Литературные портреты, заметки, воспоминания
Шрифт:
Хотя обе вещи написаны в разной манере и содержат в себе разный материал, но читаются одинаково хорошо, говорят о большом, свежем таланте писателя и показывают, что Всеволод Иванов не только не пребывает "в тупике", но, наоборот, полон творческих сил, находится в блестящей форме и продолжает литературные поиски, чем занимается с самого начала своей писательской деятельности с достойным удивления и похвалы упорством подлинного мастера.
Нет ничего печальнее, чем когда молодой писатель после первой удачи бросает паруса и отдается на волю благоприятного ветра!
Настоящее искусство рождается в поисках нового курса и в борьбе.
Всеволод Иванов всегда находится в состоянии творческой тревоги и напряжения. Его никогда не удовлетворяет достигнутое. Поэтому всегда особенно интересно читать каждую страницу, подписанную его именем.
Две новых вещи Всеволода Иванова - это две новых комбинации красок на его палитре.
"Горький в Италии" - прелестный, очень ясный и немного грустный диалог, в котором Всеволод Иванов, разговаривая с мастерски изображенным Максимом Горьким, как бы разговаривает с самим собой.
Тема этого диалога - сомнения художника.
"- А вы много песен знаете? - спросил он вдруг у меня.
– Не пою и не знаю.
Он даже отшатнулся:
– Это у вас убеждение или случайно?
– Думаю, что случайно. Семья наша была непевучая, приятели тоже мало пели, разве что по пьяному делу...
Он перебил меня:
– Да, конечно, это случайно! Писатель не может не петь, не знать песен. Писать - это значит петь. А стихи вы писали?
Я сказал, что писал, - и очень отвратительные стихи.
Он улыбнулся и не то шутя, не то серьезно сказал:
– А я каждый день стихи пишу".
Или:
"- Художник этот работоспособности и чувствительности удивительной, сударь мой. На него, знаете, старые итальянские мастера крыло, положили, и по нему можно судить, какое у предков наших было трудолюбие...
– И талант.
Он косо взглянул на меня, ухмыльнулся:
– Талант, знаете, очень нежная штука, его можно и пропустить или смять грубостью. За талантом надо долго и пристально смотреть...
И тут же он стал рассказывать о людях, которые исковеркали, сломали и испортили свою жизнь только потому, что никто не заметил их таланта..."
Или:
"- Вы о чем собираетесь писать-то?
Я сказал, что мне трудно писать, когда слышу вокруг разговоры на чужом языке, когда вокруг чужой город и слишком яркое солнце.
– А вы попробуйте пьесу написать. Может быть, этот речевой разнобой вам поможет..."
После чтения Горьким "Достигаева":
"- Ну, давайте браниться.
Ему не понравилось почтительное наше восхищение. Я объяснил, что очень трудно разобраться в пьесе при таком отличном чтении. Он дмыхнул носом и сказал:
– Все придумываете. Что, бесформенности много?
На мои слова, что слишком ясная форма заставляет иногда писателя объяснять положения в романе или драме, только в крайнем случае углубляя их показом, а не объяснением, и что проселочные дороги бывают часто самые живописные и мягкие, он сказал:
– Мягкие потому, что грязи много.
И через несколько дней:
– Все эти споры о форме кажутся мне вздорными. Какая форма, если нет таланта?.."
Форма отрывка "М.Горький в Италии" оригинальна, ясна и местами безупречна. Много чудных находок.
"Эти усы и этот неиссякаемый дым очень уснащали его лицо, делая его как бы парусным, ходким, романтическим".
"Помолчал, а затем особым, очень объемным и мечтательным голосом сказал..."
"Какая-то тощая американка в больших ботинках..."
А про Горького:
"...черноплечий, в голубой рубашке".
"...умелыми и хитрыми шагами подходит к столу..."
Хорошие эпитеты: точные и резкие, как вырубленные из твердой породы.
Исторический очерк "Красная площадь" говорит о том, что полемика Всеволода Иванова с самим собой привела к усовершенствованию формы.
С проселка "Факира" мастер подходит к благоустроенному шоссе исторического романа.
"По земляным валам крепости ходила стража, одетая в шкуры, с длинными мечами, как у норманнов, с длинными деревянными щитами; на этой площади, которая позже получила название "Красной", что значит красивая, собиралось вече, чтобы выбрать своих правителей.
Великий торг продавал самострелы и мед, подошвы и иконы, фонари и овощи, кафтаны и короба-корзины, шелка, железо, жемчуга и седла, масло и деревянные избы, мечи и детские игрушки. Отсюда шла дорога на Орду. Дымились костры, и возле шалашей распевали скоморохи, в деревянных церквушках стонали колокола, возле ларей с рубцами и другой дешевой пищей беседовали воины и миряне, пьянствовали, распутничали, дрались, а на холме, там, где ныне Спасские ворота, продавали рабов, воняли квасные кади, "стригуны" лязгали ножницами, приглашали желающих постричься, в канавах плакали подкидыши, а на папертях нищие пели длинные песни о покосах, о странствиях, об удалых людях. Так появилась Москва".
Начало, достойное Вальтера Скотта, - как сказал Пушкин о "Тарасе Бульбе"...
2
Всеволод Вячеславович Иванов - подлинный самородок. Его открыл Горький. Еще в 1917 году Алексей Максимович напечатал рассказы начинающего автора во втором "Сборнике пролетарских писателей". Но по-настоящему в литературу Всеволод Иванов вошел в самом начале 20-х годов, когда в первом советском толстом журнале - "Красная новь" - появились его повести "Партизаны" и "Бронепоезд 14-69". "Бронепоезд" стал нашей классикой.