Литературоведческий журнал №39 / 2016
Шрифт:
Что же сделало «народным» Державина? С одной стороны, «невежество», которое, считает Белинский, «спасло его от подражательности» (I, 50), с другой – время. «Знаете ли вы, – спрашивает читателей критик, – в чем состоял отличительный характер века Екатерины II, этой великой эпохи, этого светлого момента жизни русского народа?» – и отвечает: «Мне кажется в народности». И тут же утверждает: «Да – в народности, ибо тогда Русь, стараясь по-прежнему (начиная с Петровской эпохи. – А. К.) подделываться под чужой лад, как будто на зло самой себе, оставалась Русью. Вспомните, – продолжает он, – этих важных радушных бояр… этих величавых и гордых вельмож, которые любили жить нараспашку… которые умели попировать и повеселиться по старинному дедовскому обычаю, от всей души русской», широко, до самозабвения и т.д. и т.п. (I, 46–47).
В этих условиях поэт по призванию просто не мог не быть народным. И Державин – «бедный дворянин, почти безграмотный, дитя по своим понятиям», получив неизвестно откуда, удивляется Белинский, «вещий пророческий глагол, потрясающий сердца и восторгающий души», – неизбежно, можно сказать, автоматически становится «народным». Он – «полное выражение, живая летопись, торжественный гимн, пламенный дифирамб века Екатерины… поэтическая весть о том, как велика была несравненная, богоподобная Фелица киргиз-кайсацкия орды… как жили и были вельможи русские с своим неистощимым хлебом-солью, с своим русским сибаритством и русским умом; как русские девы своими пламенными взорами и соболиными бровями разят души и сердца орлов, как блестят их белые чела златыми лентами, как дышат их нежные груди под драгими жемчугами, как сквозь их голубые жилки переливается розовая кровь, а на ланитах любовь врезала огневые ямки!» (I, 48,49).
Таким образом, первой, в глазах Белинского, державинской составляющей народности русской литературы было изображение картин русской жизни сверху донизу, от императрицы и вельмож до простых «дев», картин, что уже, по словам Кс. Полевого, «выражают вполне Россию».
Вторая составляющая, определившая «высочайшую степень» народности и самого Державина, проявилась «не в подборе мужицких слов или насильственной подделке под лад песен и сказок, но в сгибе ума русского, в русском образе взгляда на вещи» (I, 50).
Именно поэтому, заключает Белинский, «мы имеем в Державине великого, гениального русского поэта, который был верным эхом жизни русского народа, верным отголоском века Екатерины II» (I, 50).
Единственным у нас после Державина поэтом, чье творчество отвечало державинским составляющим критерия «народности русской литературы», был для молодого Белинского только Пушкин. Он один, пишет критик в своих «Литературных мечтаниях», «был выражением современного ему мира, представителем современного ему человечества; но мира русского, но человечества русского» (I, 72).
«Из стаи славной…»
Они встают из-под земли – славные, великие литературоведы, ученые, оставившие учеников и книги. Vita mortuorem in memoria vivorum est posita 160
В статьях рассматривается научное наследие двух крупнейших русских литературоведов, представителей петербургской и московской школы истории и теории литературы: академика А.М. Панченко и Н.И. Либана.
160
Жизнь умерших продолжается в памяти живых (лат. Цицерон).
Ключевые слова: А.М. Панченко, Н.И. Либан, феноменология культуры, древнерусская литература, Московский государственный университет, Пушкинский Дом.
Kibalnik S.A. Aleksander Michailovich Panchenko and the school of «the phenomenology of culture» of St.-Petersburg
Millionshchikova T.M. Nikolai Ivanovich Liban and the Moscow State University
Summary. The articles deal with the scientific legacy of the two eminent Russian scholars – A.M. Panchenko (St.-Petersburg) and V.I. Liban (Moscow).
Александр Михайлович Панченко и Петербургская школа «Феноменологии культуры»
Об Александре Михайловиче Панченко написано пока не так много, но зато писали о нем большей частью люди яркие, неординарные: например, А.Ю. Арьев, Н.С. Демкова, Е.А. Костю-хин, Д.С. Лихачёв, М.Б. Плюханова, Г.М. Прохоров, Е.К. Ромодановская, И.З. Серман, О.В. Творогов… Писали о нем и иностранные слависты (Х. Трендафилов, И. Феринц), и наши питерские, да и не только питерские, журналисты: прежде всего З. Курбатова, Л. Лурье, Н. Кавин, Вас. Пригодьич и др. Рачением С.И. Николаева, который и сам не раз писал и говорил о А.М. Панченко, все это, как и написанное самим исследователем, отмечено в вышедшем недавно справочнике, изданном Российской академией наук.
Б'oльшая часть этих работ представляет собой рецензии, юбилейные приветствия, написанные еще при жизни А.М. Панченко, или отклики на его смерть. Разумеется, вряд ли стоило бы искать в них сколько-нибудь развернутую характеристику и точное определение того места, которое А.М. Панченко занимает в истории науки и культуры. Впрочем, попытки дать их все же предпринимались. Уже через год после смерти ученого, в мае 2003 г., Отдел древнерусской литературы Пушкинского Дома посвятил очередные Малышевские чтения памяти А.М. Панченко. Постоянно пишут и вспоминают о нем на страницах журнала «Звезда» (А.Ю. Арьев, В.П. Бударагин, А.М. Кавин, А.А. Панченко), при этом стараниями В.С. Копыловой-Панченко и А.Ю. Арьева появляются публикации неизданных работ исследователя. Выходят новые издания его трудов.
Определенным этапом в решении обозначенной задачи стало и заседание Ученого совета Пушкинского Дома, состоявшееся 26 февраля 2007 г., на котором содержательные доклады прочли Ю.М. Прозоров и В.А. Ромодановская, а также говорили о наследии и личности А.М. Панченко, В.П. Бударагин, А.А. Горелов, С.И. Николаев, Г.В. Маркелов. Можно сказать, что подлинное осмысление научного творчества А.М. Панченко только еще начинается. Так, 70-летний юбилей А.М. Панченко, пришедшийся на 25 февраля 2007 г., начался с публикации концептуальной заметки А.А. Панченко «От “топики культуры” к “истории обывателя”», в которой была сделана попытка очертить творческий путь ученого и оценить значение сделанного им.
Современная ситуация в мире и науке отнюдь не снимает постановку вопросов, которыми занимался А.М. Панченко, а просто требует некоторой их коррекции. Понятие «нации» действительно считается некоторыми современными исследователями достаточно искусственным конструктом, изобретенным в эпоху становления и укрепления государств, который в век культурной глобализации (слухи о которой, впрочем, сильно преувеличены) теряет свое значение, а понятие «ментальности» так и не стало вполне научной категорией. Однако этого нельзя сказать, например, о категории «культурной идентичности». И если культурная идентичность современного человека часто бывает размыта вследствие процессов транскультурации, так что нередким явлением становится бикультурализм и даже апатридство (которые, впрочем, встречались и раньше, в том числе и в Древней Руси, но лишь гораздо реже), то все же при всем при этом она никуда не исчезает.