Литерный эшелон
Шрифт:
Но не это заинтересовало Быка. Ткань и ее нитки были очень прочные и тонкие. Одну Ваня собирался порвать, приложив свою недюжинную силу. Но инопланетное волокно только впилось, порезало пальцы.
Бык попытался провернуть старый арестантский трюк: мочил ее слюной, оборачивал ее пылью, затем полученным волокном пытался пилить цепь кандал. Как ни странно – получалось, хотя и медленно.
Бык убрал свою игрушку и посмотрел на затянутое тучами небо.
– Пора, хлопці…
– Посрать не дадут, – ругнулся поляк, натягивая штаны.
– Шевели булками, пока есть чем шевелить… – дернул за цепь Федя.
Павел запихнул сухарь в карман бушлата.
И рванули. Так быстро, как день назад при подлете дирижабля.
Но быстро бежать не получалось: силы были уже не те, кандалы натерли ноги. В сапоге Ульды вылез гвоздь, было больно. Но еще меньше хотелось останавливаться, попасть под облаву. А в лагере их ждала виселица – и ничего более. Даже пожрать не дадут.
– А который сейчас час? – спросил Попов, заводя часы.
– Здесь – пол-первого, – ответил Грабе и зачем-то добавил. – Пол-первого дня…
– Заметно… А в Санкт Петербурге сейчас пол-пятого…
Грабе только скомандовал солдатам привал. Те попадали на землю кто где стоял. Стали доставать полученный в лагере сухой паек.
Солдаты устали. Радовало только то, что беглецы, видимо устали еще более.
Пахом тоже присел, но совеем ненадолго – подобные походы для него были привычными. Он осматривал лес, словно тот принадлежал ему, был его вотчиной. С одного взгляда он увидел: с побегом лопуха что-то не то. Растения свои листья размещало так, чтоб поглотить больше солнечного света, чтоб побеги не мешали друг другу. А тут было видно, что часть пространства, вроде бы нужного для растения оказалась не занятой.
Пахом присмотрелся: действительно, лист был оборван, рукой видимо человеческой.
Огляделся, в его поисках. Прошелся рядом, в чащу папоротников.
И действительно – нашел. А рядом со скомканным листом имелось нечто иное.
Из-за чего следовало бы кликнуть Грабе.
Что незамедлительно было и проделано.
Тот подошел, широко улыбнулся:
– Вот уж не подумал бы, что когда-то обрадуюсь, увидев кучу человеческого дерьма…
Взял палку, поковырял ею, остался доволен.
– Часа два, не более… – и крикнул уже всем. – Господа, подъем! Еще до сумерек мы их догоним. И побольше ругани с матюками!
Солдаты забурчали, застонали.
Но приказ выполнили.
…Теперь крики преследователей было слышно вне зависимости направления ветра.
– Настигают… – пробормотал Федя.
Они были по колено в воде, перебирались через какой-то неглубокий ручей.
Бык оглянулся по сторонам, азартно бросил:
– Не доженуть! Ще трохи, хлопці…
– Матка-боска! – запричитал поляк. – Чудо! Яви нам чудо! Клянусь! Если жив буду – даю слово: пойду в Ясну Гору поставлю самую дорогую свечу перед Матерью Божей Ченстоховской.
– Береги силы, поляк!..
– Матка-боска! Матка-боска! Одно чудо, на всю мою дурацкую жизнь! Яви! И я тебя больше ни о чем не попрошу!
– Если догонят – точно не попросишь! Помолчи, польская рожа, а то стукну! Больно стукну!
Поляк не замолчал, но перешел на полушепот-полувсхлипы
– Чудо… Одно чудо…
И чудо случилось.
Небеса разверзлись.
Дождь ударил резко, словно упал стеной. Андрей с обидой и непониманием посмотрел на небеса. Его искренне удивляло, как такой объем воды доселе умещался где-то вверху.
Стал стеной – уже за пять саженей нельзя было ничего разобрать.
Сперва остановились переждать дождь под деревьями. Но через полчаса даже с самого крупного лило также, как и рядом, на поляне.
Поэтому Грабе скомандовал: вперед.
И отряд пошел: медленно, увязая в грязи. Добрели до речки. Еще два часа назад, когда через нее переходили беглецы – она была сравнительно тихой, неглубокой, хотя и очень холодной. Сейчас же вода в ней бурлила словно в какой-то горной речке. Попытались ее форсировать, но первого же казака смело течением, понесло вниз. Его удалось вытащить на берег, хотя его винтовку все же утопили.
Остановились у реки, попытались как-то укрыться от продолжающегося ливня. Получилось не весьма. Все было мокрым, пропитанным влагой. Нельзя было развести огонь, люди мерзли, начали чихать.
Холодало, время неуклонно двигалось к вечеру.
– Ушковрили… – заключил Пахом. – Не сугоним…
– Как не догоним? – удивился Грабе. – Дождь пройдет! А не пройдет – так я уже людей за топорами послал, срубим плоты, переберемся!
– Дале – Ульянова падь. Летом по мареву али зимой итти можна, ляга. А дожжык буде – так бродница, согра. Лыва…
– Я что-то не понял… – спросил Попов. – Что он бормочет?.. Лето, дождь, Ульянов какой-то. Марксисты что ли?..
– Впереди низина, – перевел Грабе. – Когда жара или мороз – пройти можно. Когда дождь – непроходимое болото… Возвращаемся в лагерь, господа…
Поиски
Пока шел дождь, беглецы шли медленно, набирая полные сапоги грязи и воды.
Не было видно солнца за тучами, не говоря уже про луну и звезды.
Вчерашние каторжане покрылись грязью, заросли, щеки от голода впали.
Сухарь, брошенный в бушлат Пашки от дождя размок, превратился в кашу, которую беглец съел, слизывая с пальцев.
На третий день бегства удалось избавится от кандалов: Пашка додумался намотать инопланетную нить на согнутую ветку, и полученной пилой перепилил заклепки на кандалах. Его примеру последовали и остальные. Ненужный металл по приказу Быка утопили в какой-то речушке.
Павел ожидал, что его вот-вот начнут есть. Но день за днем гибель откладывалась. Бык кормил орехами, сорванными на ходу ягодами и грибами. Порой указывал на съедобную траву. Все это ели сырым, пусть помытым дождем, но все равно от подобной диеты немыслимо проносило.