Литконкурс Тенета-98
Шрифт:
Будильник нашла Юлька. Он стоял почему-то рядом с ней. После долгих сонных размышлений они с Машей пришли к выводу, что это работа Ника. — Мы идем на первую пару? — тоскливо спросила Кара. — Надо. Надо, Федя, надо, — пробормотала полусонная Юлька. Она стащила со стула свой джинсовый сарафан и потрясла головой, прогоняя остатки сна. Сон почти ушел, зато пришло нечто другое. — Ой, мама, мама, больно мне! — простонала Юлька строчку из БГ. — Чего ж так голова-то болит?.. — Объяснить? — проворчала Кара, прыгая на одной ноге и влезая в джинсы. — С кем поведешься — с тем и наберешься…
Юлька, периодически наступая на Ника, который вертелся под ногами, добралась до зеркала. — Как зовут тебя, лошадь безобразная?.. — она схватилась за голову и поморщилась.
Кара рассмеялась: — Зачудительная фраза. Дивная, я бы сказала. Можешь
Она пошла за маркером и, возвращаясь, задержалась у портрета Тина. — Ты еще помнишь, что я говорила тебе вчера? — спросила Кара, тоже подходя к портрету.
Юлька сосредоточенно кивнула. — Он немного замкнутый. По нему не сразу видно, что он чувствует. Так что ты не отчаивайся, если на лице его не будет написано бесконечное счастье при виде тебя. Это совсем не значит, что он не рад тебя видеть. Скорее, это значит, что он немного боится безответности… — А что мы все обо мне да обо мне? Ты почему-то ничего не рассказала… про Рэйна, — рискнула спросить Юлька. — Не надо про Рэйна. Это все мрачно и неэротично… Мне только очень жаль Альку. Я пыталась ей объяснить, но она почему-то решила, что я учу ее жить, и мы почти поссорились… А еще мне очень жаль его жену. Анюта — такая милая девочка. Мне хочется верить, что она на самом деле ни о чем не догадывается. Может, он еще одумается и поймет, что за чудо досталось ему в жены… — Кара вытащила из шкафа полотенце. — Вообще-то меня не надо слушать. Рэйн — очень хороший человек. Только он сам не знает, чего хочет, — и Кара пошла умываться.
Юлька немного постояла, собирая в кучу обрывки мыслей. Потом посмотрела на Ника, который терся о ее ногу и громко требовал еды. — Вот кто точно знает, чего хочет, — поняла Юлька и открыла холодильник. * * * * * Когда Тину в третий раз вежливо сообщили, что Юли нет дома, он повесил трубку и пожаловался Кельту: — Опять не судьба. А счастье было так возможно… — …И так возможно, и вот так… — добавил Кельт. — Ну что же, Костя, ты не отчаивайся, все еще впереди! — Всенепременно. Ну ладно. Спасибо тебе за гостеприимство, я бы даже сказал за костеприимство, спасибо за кофе со сливками, но я пошел. Если сейчас уже девять часов, это значит, что меня уже часа два ждет под окнами моей квартиры Тигра. Он, наверное, уже вспомнил весь свой запас матерных выражений и придумал новые. — Ой, прости, пожалуйста, что я тебя так задержал, — озаботился Кельт. — Он тебя, надеюсь, не убьет и не изуродует? — Какая тебе разница, я же тебе все равно не нравлюсь… — обиженно протянул Тин. — А вообще, наверное, не убьет. Я ему скажу, что я звонил девушке — это для него весомый аргумент.
Кельт проводил его до прихожей и сказал: — Ну, будете у нас на Колыме… — Нет, уж лучше вы к нам! — откликнулся Тин, пожал ему на прощанье руку и вышел.
Кельт жил на первом этаже огромного дома в восемнадцать подъездов. Дом хитро изгибался, так что образовывался симпатичный замкнутый дворик.
Осень была теплая, зеленая с золотыми проблесками. В свете догорающего заката все было видно словно сквозь красное стеклышко. Тин спустился во двор и, побродив немного меж тополей, увидел детские качели. Он сел на них и слегка раскачал. Качели были на удивление нескрипучие, а в душный сегодняшний вечер движение воздуха вокруг Тина создавало иллюзию ветерка. Тин вспомнил про Тигру, но… пятнадцатью минутами больше, пятнадцатью меньше — в контексте двух часов ожидания это не играло большой роли. Тем более что-то такое придумывалось… Тин вытащил записную книжку и щелкнул авторучкой. "Анастасия…". Почему Анастасия? Не все ли равно. Как придумалось… Анастасия — яркий свет ненастных дней… Анастасия — утри рукой слезы дождей… Анастасия — высокое солнце седых облаков… Ты — королева снов…
…— В сущности, ты — мерзкое и отвратительное существо, — мрачно сказал Тигра. Он сидел на скамеечке возле подъезда Тина и смотрел в сторону. — Простите, извините, каюсь, грешен. Виноват, но я не виноват, протараторил Тин. — Я звонил девушке.
Лицо Тигры немедленно подобрело.
— Ладно, прощаю. Я же сказал в принципе. Я сам пришел семь минут назад… Да елы-палы, ну нельзя же за это убивать сразу! — прокричал он, защищая руками голову от Тина, который с разъяренным видом стучал по ней кулаками. — Кого ты соблазнял на этот раз? — поинтересовался Тин, беря
…— Слушай, Тигра, может, сделать тебя шеф-поваром? — задумчиво спросил Тин. — У тебя здорово выходит. Ты берешь все подряд, сваливаешь в кучу, а получается очень вкусно. — Это я вспомнил Джерома Джерома и ирландское рагу… Да! Чуть не забыл! закричал вдруг Тигра. Тин едва не подавился. — Я видел Кая, он сказал, чтобы ты приходил завтра к нему на день рождения. Он тебя искал сегодня весь день и раз пять заходил в ваш корпус, как раз после того, как мы разошлись. Где ты был?
— Ты его слушай больше, "раз пять", как же! Хорошо, если он вообще там был. А я где был?… А, я писал «фанеры» для Дебюта первокурсников. Это было кино и немцы. Прихожу в студцентр, там ко мне подходит девушка. Я вижу, что я ее знаю, но вот откуда?.. А она берет меня за жабры и говорит: "Вы тот самый Константин Васильев, который пишет фонограммы?!. Я говорю, что да, я тот самый… и так далее. Она просит: "Сделайте нам фонограмму Натали "Звезда по имени Солнце"…
Тигра поперхнулся и закашлялся. Тин заботливо похлопал его по спине и продолжил: — Я тоже сначала не очень хорошо подумал про это создание. Она, наверное, это увидела и сразу давай объяснять: "Понимаете, у нас по сценарию выходит на сцену девочка и начинает петь эту песню типа как Натали. Ее грубо так прерывают и говорят: "А ну, казнить ее, чтоб песню хорошую не поганила!"…
Тигра хохотнул: — Вот это номер! Елы-палы, хорошие у вас первокурсники… первокурсницы… Это какой факультет? — Тигра!.. — Да я что, я ничего… — Ну вот, а потом она говорит: "Вам привет от Альки", и тут я ее вспомнил. Это же была Люська, Алькина сестра. Ангидрид твою перекись марганца, подумал я. Вот память стала! — Да, знаете ли, бароны стареют, бароны лысеют… Че-то у вас дни рождения зачастили! — Да, у нас же много «сентябрят»: Алька, Кай, Кельт, потом еще я… — Спасибо, что напомнил. — Надо что-то дарить Каю. — Бутылку текилы, — предложил Тигра. — Да ну тебя, алкоголик. — Спасибо, черт возьми. — Всегда пожалуйста. А я еще и на машинке могу… — Тин увернулся от летящей в его сторону ложки. — Не ругайся, Женечка, спой лучше песенку. — Не буду, — манерно протянул Тигра. — Вы меня жестоко оскорбили, сударь. Я вызываю вас на дуэль! Выбор оружия предоставляю вам. — Мясорубка, — предложил Тин. — Старо! — Компакт-диски? — Пижонство! — Ну спой, светик, не стыдись! — Я не Светик, я Женечка. …Эх, елы-палы, отходчивый я человек, — вздохнул Тигра.
Они перебрались из кухни в комнату Тина. Конечно, обе комнаты были его, но это так называлось: "его комната" и "комната для всех".
Тигра взял гитару и, усаживаясь на полу, объявил: — "Студенческая голодная". Под небом голубым стоит огромный дом. Туда идут ученые — ученых кормят в нем. Здесь зеркала кругом, хрусталь здесь, как слеза. В зобу дыханье сперла слюнная железа.
Тебя там встретит франт-официант,
Подаст бокал французского вина,
Печеных куропаток на подносе,
Чей так светел взор незабываемый… Под небом голубым еще один есть дом, Но знай, что академика ты не увидишь в нем. Ужасен дом на вид, ему уж много лет, Туда идет обедать измученный студент.
Его там встретит сломанный поднос,
Зеленый хлеб, исполненный очей,
Невинная яичница с глазами,
Чей так светел взор незабываемый… — Зашибись! — сказал Тин смеясь. — Это надо же так гнать! — Давай теперь ты будешь петь? — предложил Тигра. — Ну давай… — Тин взял у него гитару. — Чего бы тебе такого спеть?.. А, знаю, я спою серьезное. В общем… Друг у меня ушел служить, и там… чего-то он стрелял. С неба падали желтые листья, Я услышал плачущий выстрел, Собирая в одно свои мысли, Наш боец самостоятельно мыслил. Потерялись годы и дети, Поезда уносились куда-то. Наблюдая события эти, Превращался ребенок в солдата.