Литконкурс Тенета-98
Шрифт:
Если они остались, то на сей раз им никто не мешал. За самым дальним столом среднего ряда одиноко сидела Маша Кара и меланхолично листала книжку. Юлька подошла. — Здравствуй! — Здравствуй и ты, коли не шутишь, — Кара подняла голову и как-то оценивающе на Юльку посмотрела. — Что читаем?
Маша показала обложку книги: Джордж Оруэлл, «1984». Юлька уважительно кивнула: — Да, это вещь. А чего это тебя в родной универ занесло? — Да так… Соскучилась я. Да вы присаживайтесь, чего вы как неродные, — Кара поежилась и засунула руки в рукава своего джинсового пиджака, как в муфту: — Че-то стало холодать… — и вопросительно посмотрела на Юльку. — У меня есть пятнадцать рублей.
Некоторое время Юлька боролась сама с собой, убеждая, что этого делать не надо, что это совсем не лучшее времяпрепровождение,
…— Слышишь этот ужасный рев? — улыбнулась Кара, ведя Юльку по темному коридору общей квартиры. — Сейчас ты увидишь это чудо… Здравствуйте, последнее было адресовано уже соседке. — Здравствуй, Маша. Соскучился твой зверь, орет без передыху. — Сейчас исправим, — Маша вытащила ключ. — Внимание!..
Дверь распахнулась, и Юлька увидела на полу комнаты разодранный в клочья плакат, на котором гордо восседал маленький белый котенок и хрипло мяукал. — Да ты ж моя радость! Спасибо, Ник, портрет Армена Григоряна на стене мне очень нравился. Юль, захлопни дверь.
Маша уронила с плеча рюкзак (Юлька даже немного испугалась за судьбу двухлитровой бутылки "Очаковского"), схватила белый пушистый мяукающий комочек, который вертелся у нее под ногами, и притиснула его к себе: — Свинья ты этакая! Любимая моя свинья. Его зовут Ник, — и она протянула «свинью» по имени Ник Юльке.
Юлька осторожно взяла это чудо в руки и поднесла поближе. Ник, вытаращив голубые глазенки и задрав хвост, робко пискнул. Он почти умещался на Юлькиной ладошке. — У ти лапонька! — умилилась Юлька. — Располагайся, осматривайся, я пойду яичницу жарить, — сказала Кара и ушла на кухню. Юлька скинула ботинки, посадила Ника себе на плечо (тот старательно вцепился в несчастную рубашку) и прошла в комнату.
Комната была примерно наполовину оклеена веселенькими зелеными обоями. Там, где обоев не было, радовали глаз вырезанный из газеты портрет Башлачева и верхняя часть плаката с Арменом Григоряном, до которой Ник, видимо, не добрался.
На стене над кроватью висело несколько рисунков. На одном из них Юлька узнала Башлачева. Худое нервное лицо будто вырастало из косых линий дождя… "Здорово, — подумала Юлька. — Неужели Машка?".
Скользя взглядом дальше по рисункам, она вдруг увидела Тина. Это был определенно он, хотя одежда его больше напоминала средневековую и он стоял у полуразрушенной стены какого-то старинного замка. Очень здорово Тин смотрелся в такой обстановке. Длинные черные волосы, серые — как стальные — глаза, и смотрит куда-то вдаль, в ветер… Все это слишком напоминало какую-то давно забытую сказку про принца.
И тут Ник с победным мявом обрушился с Юлькиного плеча на ее ботинки. — Свинья ты копилка! — сказала Юлька с укором, и взгляд ее переместился на шкаф. И она несколько секунд смотрела на него в состоянии ступора, а потом расхохоталась; Ник даже перепугался. Просто очень контрастным был переход: на стене — Башлачев, на шкафу — "Иванушки international"… — Ты чего? — Кара вернулась с шипящей сковородкой. — А-а… Великий любитель попсы Маша Алексеева. Не пугайся. Посмотри внимательнее.
Юлька посмотрела внимательнее и увидела, что у одного из «Иванушек» (явно стараниями Джокера) появились вампирьи клыки, Кристина Орбакайте окружена крысами, а шикарные волосы Димы Маликова «облиты» чем-то из нарисованной бутылки "Head amp; Shoulders". — Извращенцы. — Не извращнешься — не порадуешься… Воткни магнитофон. Юлька воткнула вилку в розетку, и зазвучал, разумеется, «Крематорий»: На моих шузах лежит пыль многих городов, Я раньше знал, как пишутся буквы, я верил в силу слов. Я писал стихи, но не стал поэтом, И слишком часто был слеп… Мое грядущее — горстка пепла, Мое прошлое — пьяный вертеп…
Кара тем временем смахнула все с табуретки, которая изображала стол, и поставила туда сковородку с яичницей и тарелку с хлебом. —
Ник был не против и бодро припрыгал к своей чашке, где, задрав хвост и радостно урча, вгрызся в кусок сардельки. — Правильно, сардельку мы жрем, а вот суп вчера не пожелали. Ну ладно Зато теперь несколько секунд можно жить спокойно. За это стоит выпить.
Они подняли кружки с пивом, многозначительно посмотрели друг на друга и погрузились в сладостное ощущение ячменного напитка внутри себя… — …Была совершенно зачудительная история, — рассказывала Юлька. — Наша кошка родила очень славную дочурку, белую и пушистую. Через две недели это чудо превратилось в белый и пушистый шарик, у которого лапы по бокам торчали исключительно для красоты. То есть она не ходила совершенно. Она просыпалась, кушала, засыпала снова, потом просыпалась et setera. Когда ей исполнилось три недели, мама решила, что ей пора ходить. Кошечку вытащили в комнату, на ковер в буквальном смысле. Она лежала посреди комнаты, слабо передвигая передними лапками. Задними она не шевелила вообще. Тогда мама сделала такую вещь. Это была картинка с выставки: по ковру, медленно передвигая задние лапы, ползет котенок, а сзади на четвереньках ползет мама и передвигает котенку задние лапы!
Маша, сидевшая на полу, упала на спину и с полминуты просто стонала от смеха. Ник заинтересованно смотрел на такое дело, а потом решил продолжить грызню сумки. — У меня была примерно такая же реакция, — сказала Юлька, когда Маша отсмеялась. — Когда мама и кошка сделали полный круг по ковру, я уже не могла смеяться. Я тихо умирала от смеха. У меня едва хватило сил попросить маму прекратить это дело. И потом целую неделю кошечку вытаскивали в комнату и проделывали с ней эти гимнастические издевательства. Через неделю она уже ходила сама, но эта неделя осталась в моей памяти навечно. — У тебя дивная мама, — сказала Маша. — Да, — задумчиво произнесла Юлька. — За такие вот моменты в жизни я ее и люблю. Почему ты молчишь, что у тебя чашка пустая? — она открутила крышку с бутылки и налила Маше пива. Ник, отвлекшись от грызни сумки, завороженно наблюдал за этим процессом. — Что, радость моя? Ты хочешь пива? — спросила его Маша. — Этот кот ест сырую картошку и пьет чай с сахаром. Может, угостить его пивом? — По-моему, он все-таки не хочет. — А придется, — Маша осторожно налила пива в крышку от бутылки и взяла кота за шкирку. — Aut bibat, aut abeat, — она поднесла крышку к носу Ника. Ник принюхался, потряс головой и внезапным точным ударом задней лапы вышиб крышку из Машиных пальцев. Крышка, описав замечательную дугу, упала на кровать, пиво по дороге разлилось по ковру. — Собака ты сутулая! Пугало аэродромное! — Не ругайся, Маш. Ты подумай, какой у тебя замечательный кот. Он не пьет. Он человек принципиальный. — Он не человек. Он даже не кот. Он свинтус! Но зато он умещается на моей ладошке. Мой любимый размер, как говорится. …Кстати, о размерах. Тебе почитать что-нибудь? — А куда ты денешься, — усмехнулась Юлька почти небрежно, но в душе она прыгала от радости. Это же можно заказывать все, что хочешь!.. — Я недавно где-то читала твое стихотворение, там что-то такое… "Человек уходил навек"… — А-а, да. Есть такая буква в этом слове.
Маша посмотрела куда-то поверх Юлькиной головы. Не смежить мне усталых век. Не забыть никогда, никак Человек уходил навек, Человек уходил во мрак. И ложился под ноги снег, И деревья сплетались в сеть. Человек уходил навек, Человек уходил совсем. Этот день я запомню так, Словно памяти больше нет. Человек уходил во мрак, Погасив за собою свет. Через тысячи долгих зим Я поверю в твою вину Как посмел ты уйти один И оставить меня — одну?! — Здорово, — прошептала Юлька. Она смахнула с ресниц слезы и внезапно поняла, куда Маша так сосредоточенно смотрит. За спиной Юльки висел портрет Тина. — Это о нем? — Это для него, — Маша помолчала. — Ты, может, слышала: был такой человечек, ее звали Клетка. — Что-то слышала. — Она порезала себе вены. А он ее любил.