Литконкурс Тенета-98
Шрифт:
— Дима! Я устала. Я хочу спать.
Вот и все.
Прима бездушия.
???
Да будет вам известно, сапоги я в конце концов достал, и хотя они оказались высокими и красными, Шкатулка их полюбила. Не знаю, было ли это причиной, но на какое-то время она подобрела и даже пару раз приглашала меня домой после того, как я провожал ее после вечерних занятий. К тому времени я уже был такой замученный, что даже Катькино общество меня не радовало. Как-то раз, вешая ее брошенное на пол черное Зайцевское яйцевидное пальто, я обнаружил у себя на носке дырку, размером, видать, с николаевский рубль. Я проклинал свою неустроенность и готов был прыгать на одной ноге по квартире, держа рукой разорванную пятку. Вообще-то Катя всегда следила за мной, не позволяя появляться в нечищеных куртках, грязных
— Ты посмотри, во что ты их превратила! — я чувствовал себя деспотом-мужем.
— Смотри за собой, — отрезала Катя.
Дура ты! — парировал я, — представляю, на что ты была бы похожа, если бы жила одна.
— Я и так живу одна. Я ни с кем не живу.
Верх остроумия.
В тот вечер она рассказывала мне про какого-то танцора с тонкими лодыжками, и по ее тону мне показалось, что она уже успела мысленно ему отдаться.
???
Каждый раз, когда я поздно возвращался от Кати, я проклинал все на свете. Я шел пешком от Театра Советской армии до Малого Каретного в надежде увидеть зеленый огонек или что кто-то захочет заработать свой трешник. Четырех-пятичасовой сон меня так изматывал, что я чувствовал, что становлюсь неврастеником. Я бесился, что живу в этой проклятой конуре только из-за того, что она находится недалеко от Кати, и не могу снять приличную хату.
На самом-то деле квартира на Малом Каретном была довольно странной и вполне могла нравиться тем представителям слабого пола, кто благоволил ко мне чуть больше чем Катя. Ее восприятие бывало иногда для меня таким неожиданным, что я позволю себе с Вами поделиться:
Вы знаете, что такое "Малый Каретный, 14–17", вечером. Это длинный, обшарпанный, не освещенный ни одной лампочкой коридор, который кажется бесконечным из-за неопределенного количества дверей. За каждой дверью — своя жизнь, а, может быть, и нет там ее. И вообще, этот коридор лучше скорее проскочить, он какой-то неуютный, он меня пугает. Зато там есть одна дверь, за которой жизнь еще более таинственна и непонятна. Там все просто и непостижимо одновременно. Там что-то непонятное из стекла и металла дает иллюзию освещенности вместо света, там дым от сигарет льется — почему-то обычное «струится» не очень подходит. Так льется дым Danhill и Marlboro в обычной жизни, и здесь от наших славных «Космос» и болгарских «Интер». Там музыка — или мучительно прекрасная, ускользающая так, что хочется слушать еще, чтобы в следующий раз удержать в себе, не расплескать, или отталкивающе настойчивая, тревожная. Странно, или та, или другая. Вечер на Малом Каретном разорван отдельными страничками романа, отпечатанными на машинке или рукописными, надрывающимися телефоном, шипением отыгравшей первую сторону и не перевернутой пластинки, репликами из-за стены или из-за двери соседки. Этот вечер — мягкий, темно-зеленый и еще бархатный. Я даже знаю, почему — темно-зеленый — из-за сигарет, и бархатный — изза пола. А вот утро в этой странной квартире — другое, оно пахнет лилиями. Я терпеть не могу утро, но с утром на Малом Каретном я почему-то смиряюсь. Там солнышко всегда…
Странно, да? Сразу видно, не Катя Мороз писала.
Но не только мысли о квартире нарушали мое внутреннее равновесие. Я сходил с ума из-за того, что нарушил свое пятилетнее табу на спиртное и табак. Я выл от злости, что целыми днями верчусь, как белка в колесе, и что у меня не хватает времени даже на нормальную половую жизнь!
Я столько наезживал и нахаживал за день, что результаты давно пора было посылать в книгу дурацких рекордов Гиннеса. Еще хорошо, что у меня рабочий день не нормированный, обычно я освобождаюсь в час-два. Если бы я работал, как все — с восьми до пяти, я бы через неделю застрелился. Но все равно я ничего не успевал. Магазины, прачечные, химчистки, службы быта, стирки вперемешку с театрами, гостями, поездками, развлечениями. Ко всему прочему я еще должен был готовиться в аспирантуру
Но самое главное, для всего этого нужны были деньги! Когда я добирался до постели, я был, как выжатый лимон, и засыпал в момент, когда голова касалась подушки.
Пять дней в неделю я встаю вместе с гимном, как и миллионы советских тружеников. Я падаю с кровати и двадцать раз отжимаюсь от пола. 6.05 — бегу в ванную, умываюсь и минут пять торчу под абсолютно ледяным душем. Вы попробуйте зимой, в холодной квартире, в 6 утра, с похмелья постоять пять минут под ледяным душем — вашим телодвижениям позавидует любая индийская танцовщица! Во время этой процедуры я заливаю половину коридора, бужу всех соседей и оставляю мокрые следы по всей квартире. Пью кофе, одеваюсь и выхожу постоянно в 6.30. От своего дома до м. Пушкинской я дохожу ровно за шесть минут. Если у меня ночует ктонибудь из моих друзей — Скорпион, Португалец или Казимир Алмазов, и на следующий день мне на работу, то каждый из них дает себе слово, что эта ночь, проведенная у меня, — последняя. Такого темпа никто не выдерживает.
Когда я выхожу из дому, начинается кошмар — вот уже полгода меня преследует одна и та же песня, и я знаю, на какую дорожную плиту попадает тот или иной слог куплета. Я и так ни черта не соображаю от шести до семи, а тут еще эта песня, которая прилепилась, как банный лист! Ее все время передают в 6.15 в «Гимнастике»:
Ну почему ко мне ты равнодушна?
Ну почему ты смотришь свысока?
удивляется Андрей Миронов.
Только выйду из дома — начинается. "Ну поче-му (левой) ко мне (правой) ты равно-ду- (левой) — шна? Я уже знаю, на каком месте будет нога на му в слове «почему», и на каком на слоге ка ("свысока"). Я еще год вот так похожу утром, в ритме вальса, на 3/4, и в «Кащенко» будет на одного инженера больше.
В электричке, куда я заваливаюсь в 7.00, я прошу человек десять из вагона разбудить меня через сорок минут и засыпаю мертвецким сном вне зависимости от позы. После лагерей и ночных смен прекрасно могу спать стоя, как лошадь.
???
14 февраля, четверг. Я ездил в этот день в г. Видное. Возвращаясь, зашел к майору Пятнице. Туда позвонил Хан и сказал, что они с женой не прочь развлечься.
— Хан! Мы можем съездить в «Арбат», — предложил я.
— Не-ет, «Арбат» ломает, уж очень бардачный кабак.
— Хочу в бардачный, — заорала в трубку его пресловутая жена.
— Ладно, пойдем в «Арбат», — смирился Хан, только ты нам такси оплатишь?
— Оплачу, — ответил я. (Каков вопрос — таков ответ.)
Пока мы ждали Хана, а он опоздал минут на сорок, майор Пятница объяснил Укропу — поэтическому физику (или физическому поэту), автору песни "Крутится волчок" и Мартышкиному спонсору как бумажным клеем заклеить резину на колесе и как использовать красное вино в качестве замены тормозной жидкости.
После длинного Show мы с Ханом гуляли по ресторану и, конечно, "совершенно случайно" встретили Мартышку.
Я познакомил их. Через пару минут подошел Укроп, забрал Мартышку, и они уехали. Нельзя сказать, что он испытывал явное удовольствие от нашего с ней знакомства.
— Что-то она мне не по кайфу, какая-то она прямоволосая, поморщился Хан.
Можно подумать, что Мартышка собиралась отдаться ему в фойе ресторана и загвоздка была только в структуре ее волос.
— Ты так же разбираешься в женской красоте, как свинья в апельсинах, — польстил я Хану.
Мартышка была удивительно хороша. В ее огромных темных, слегка подтянутых кверху глазах светилась не наглость всезнающей проститутки, а что-то такое невинно-сексуальное и добродетельноэротическое. Своей необычной походкой, — казалось, будто она ходит боком, — Мартышка заслужила себе если не славу, то уж во всяком случае, яркую индивидуальность — не спутаешь ни с кем. Мне рассказывали, что Мартышкины поклонники, приходя в цирк уже после ее ухода, обычно спрашивали: "А где та девушка, которая боком ходит?" Но, несмотря на всю ее привлекательность, в ней было что-то плебейское. Я даже не могу сказать что. Может быть нос, или уши, а может, то, что она действительно была похожа на обезьянку.