Ливонская война
Шрифт:
Иван так восхищался этим хитрым и ловким дьяком, что даже доносы его великому князю Василию держал при себе, вынув их из великокняжеского архива, и время от времени перечитывал. Теперь и ему представлялся случай заиметь такого человека в Старице. Пусть не во всём равного тому, но, несомненно, верного и смелого, который может служить не за страх и не за деньги… Только такую службу ценил Иван, и только такой службы хотел бы от этого дьяка, и, вероятно, потому и повёл себя с ним так, что хотел получить в заклад его душу.
Федька заметил быстрый взгляд Ивана, брошенный в сторону уходящего
— Душа моя изгниёт, государь, коли будет стоять осторонь… Дозволь служить тебе честью и совестью.
— Скажи своё имя, — с прежней суровостью приказал Иван.
— Савлук, государь, имя моё, сын Иванов…
— Службы твоей, Савлук, принять не могу, ибо писано: не может слуга служить двум господам… Служи моему брату, как служил, но, ежели станется тебе проведать о крамоле иль об иных каких злых делах, поступал бы ты как истинный христианин, и воздаётся тебе сторицею. — Иван помолчал, словно для того, чтобы дать дьяку время осознать всё сказанное им, и со вздохом добавил: — А за навет голову отсеку!
— Истинно, государь, — согласно преклонил голову дьяк. — Да кой мне прок поклёпы возводить?
— Не грешит, кто в земле гниёт, — сказал Иван.
— Истинно, государь. Да удержит меня Господь от преступления заповеди его. — Дьяк клятвенно окрестил себя.
— Будешь нам каждый месяц грамотки досылать, — враз изменив тон, повелевающе и сухо сказал Иван. — Через ямских людей московских… И делал бы сие неоплошно. Ежели станется сполошность какая — скакать тебе в Волок, в Звенигород или в Рузу, там дьяков моих поискать, а наместников сторониться.
— Разумею, государь!.. — Дьяк преданно и восхищённо посмотрел на Ивана, медленно осел на пол и поцеловал его босые ноги.
Иван спокойно вынес эту дьяческую благоговейность, повелел ему подняться, бесстрастно спросил:
— Более тебе нечего сказать мне?
— Скажу, государь… — Дьяк привздохнул: видно было, что он решается сказать Ивану что-то очень важное. Лицо его напряглось, томительным изломом губ проступило отчаянье. — Много всяких людей наезжает в Старицу… Новогородцы ин — непереходящие гости в княгининых палатах. О чём она с ними говорит, о чём свечается [127]– не ведаю… А вот недавно заезжал в Старицу твой боярин большой — Челяднин… Всю ночь княгиня взапертях с ним сидела… Да, знатно, проникло чьё-то ухо в их говорю, бо по дню и ввечеру пошёл средь челядных… дурной шёпот…
127
Свечаться — совещаться, договариваться.
— Говори, — повелел Иван, чуя нерешительность дьяка.
— Прости, государь, но такое могу лише тебе… единому.
Иван приказал Федьке выйти.
— Говори же!..
— Ах, государь!.. Паче б мне на плаху…
— Говори! — Иван залапил дьяка за кафтан, притянул к себе и повалил перед собой на колени. — Говори!!
— Шёпот дурной почался, государь… будто княгиня московцу… Челяднину бишь… о твоём нечестном рождестве указывала… Матушку твою покойницу чернила…
Иван отбросил
Дьяк в ужасе стал отползать к двери…
— Порождения ехиднины!.. — закричал и забился о стену Иван. — Да придёт на вас вся кровь праведная… пролитая на земле! Придёт… придёт на вас кровь праведная! — бился о стену Иван. — От крови Авеля… до крови души моей!..
На крик Ивана в спальню вбежали Федька и Васька. Васька кинулся к дьяку, вышвырнул его за дверь, а Федька, увидев бьющегося о стену Ивана, торопливо убрался прочь и утащил за собой Ваську.
Иван, выкричавшись, истерзавшись, изнеможённо осел на пол и, не имея сил подняться на ноги, на коленях пополз к образам.
До утра молился Иван и неистово бил поклоны, ссадив до крови лоб… Суровый мрак, как неусыпная стража, окружал его со всех сторон — безучастный, глухой и равнодушный к неистовой скорби его души. А на другой стороне старицкого дворца, в укромной тиши своей опочивальни, молилась Ефросинья. Ночь, тишина, мрак, Бог, молитвы, обращённые к нему, — всё это было общим у них, и даже души их, наполненные ненавистью и жаждущие мести, были как одна душа, но в этой-то общности и таилась та роковая непримиримость, которая неизбежно должна была свести их в смертельной схватке.
6
С рассветом Иван послал к князю Владимиру Федьку Басманова — сказать, что хочет ехать посмотреть его удел и чтобы князь ехал с ним.
Владимир не посмел воспротивиться, хотя наказ Ивана был явным издевательством: одну лишь ночь пробыл князь дома, да и ту почти всю провёл на пиру, — и вот опять по царской прихоти он должен оставлять дом.
Евдокия кинулась к Ефросинье, стала уговаривать её, чтоб пошла она к царю, упросила его повременить… Ефросинья зло выпроводила невестку.
— Не мне князя щитить! — крикнула она ей вслед. — Я могу лише оплакивать истого мужа!
Евдокия вернулась от неё в слезах, передала князю её слова. Князь огорчённо повздыхал, но смолчал — как будто признал правоту матери. Но Евдокия не хотела молчать…
— Пошто ты так покорен ему? — подступилась она к Владимиру. — Нешто холоп ты его? Нешто не волен ты с женой своей полюбиться?.. Нешто мало я тебя ждала?!
— Угомонись, жена, — строго осёк её Владимир. — Чую, уж наустила тебя матушка!.. В глаза готовы были впиться государю. А ранее ты благоволила ему!
— Слепа была — и благоволила!
— Ты и ныне слепа, ещё более!.. Я почитаю матушку и разумею гнев её… В тебе-то пошто быть гневу?
— Нешто душа моя не болеет твоею болью? Нешто не вижу я, как истязает тебя злая воля его? Мстит он тебе каждодневно и ежечасно и погибели твоей жаждет!
— Буде, и жаждет, — тихо сказал Владимир, — да вы с матушкой меня не спасёте. Скорее лише под его топор толкнёте.
— Князь!.. — Евдокия упала перед ним на колени. — Не говори так и не думай!.. Мы душу готовы за тебя положить! Токмо воспрянь духом!.. Ободрись! Покажи ему свою волю!