Ливонская война
Шрифт:
— Спаси тя Бог, государь, — польщённо осклабился Левкий.
— Полезен тем, что яд твой не смрадит, а убивает, — жёстко прибавил Иван.
Вошёл Федька Басманов, сказал, что явился воевода охоронного полка Зайцев и на очи просится.
— Что ему? — насупился Иван.
— Что?! — Федька ехидливо перекорчил лицо. — Должно быть, чести ищет!
— То не дурно! — уничтожающе глянул на него Иван. — Пусть войдёт.
Федька хмыкнул, отворил дверь, впустил Зайцева. Воевода вошёл, поклонился:
— Доброго тебе утра, государь!
— Где ему быть добрым, — буркнул Иван, — коль спозаранья докучать починаете.
— Прости, государь, — повинно преклонил голову Зайцев. — Твоим наказом принужался: с важным
— Говори…
— Так что, государь, лихо охоронникам твоим от старицких доможиров. Избяного опочива нам не дадено… Ютят нас по чуланам, да по сеням, да по анбарам холодным… Корм нам дают неуедный… От того корма тоска утробная, и полчане твои опростались черевами. Я ин к пиру вечор не пошёл: ходил ублажал их терпеть, покуда тебе не пожалуюсь.
— Славно, славно Старица нас жалует! — сверкнул глазами Иван. — Буде, мне ещё за пир вчерашний братца моего возблагодарить?! И на капусту сию?! — Иван схватил миску с капустой и швырнул её под порог.
— А Васьки, дьявола, всё несть… — вдруг жалобно и сокрушённо вымолвил Левкий и праведнически посмотрел на Ивана. Иван медленно перевёл тяжёлый взгляд на Левкия и вдруг захохотал, запрокидывая в изнеможении голову.
— Должно, девок мнёт в подполу, рабичич! [129]– чуть переждав хохот Ивана, вновь промолвил сокрушённо Левкий. — Велел бы ты его выхолостить, государь. Вкусил уж он своё, а прилежней станет, как без мошонки останется.
129
Рабичич — сын рабыни.
— С Васькой мы ещё расправимся, — сказал весело Иван. — Дай мне раздумать, како охоронникам моим обиду уважить?!
— Пусть сами всё изымут, — сказал Левкий. — По воле своей! Спусти их на старичан, ибо писано: «Неже избегнут воздаяния за неправду свою?»
— Пусть будет так, — кивнул головой Иван. — Уразумел, воевода? Я ныне в объезд отъеду, а ворочусь — так не было бы обид у моих охоронников!
— А Васьки, ирода, всё несть! — взныл в нетерпении Левкий. — Высечь надобно дьявола!
— Сыщи-ка, Басман, его! — кивнул Федьке Иван.
Федька лишь намерился ступить за порог и столкнулся с Васькой. Васька весело поклонился, понёс кувшин к столу, поставил его, с довольнцой похвастал:
— Выискал я мальвазию! Хитро припрятано, да я выискал!
— А лживишь, дьявол! — сощурился Левкий. — Девок мял в подполу. Аз упросил государя высечь тя, балахвоста! Быть те ноне драным!
— Помил, святой отец, — обиделся Васька. — Видит Бог!.. Пяток бочек обсуслил, покуда мальвазию выискал. Государь! — стал перед Иваном на колени Васька. — Коли вру, так хоть печкой подавиться!
8
День был ясный, спокойный, полный капели и первого мартовского тепла. В белёсом глубоком небе виднелись редкие прожилки облаков. Солнце настойчиво лезло ввысь и увязало в густом голубоватом мареве, не осиливая его.
На старицком подворье снег поутаял, исчернел… Заканчивалась санная пора, но в объезд по уделу царь ещё собирался ехать в санях. Четыре тройки выстоявшихся санников [130] дожидались у крыльца…
130
Санник — лошадь, приученная ходить в санях.
Челядь неотлучно, с раннего утра, стояла по своим местам, дожидаясь выхода царя, но вот уже приближалась пора обедни, а царь всё не выходил — кутил в своей опочивальне.
Васька Грязной успел уже с десяток раз смотаться в винный погреб…
Старицкие челядники сторонились Васьки: и честь ему боялись оказывать, чтобы не навлечь на себя немилость своих хозяев за угодничество перед их бывшим холопом, и от открытого непочтения удерживались — всё-таки царский служка, любимец, и Бог весть чем придётся расплачиваться за непочтение к нему: ладно, если шкурой, а если головой? А Ваське и это нравилось: холопья душа его, выпестованная на псарне, была не больно привередлива, хотя уже и поднабралась чванства в царском дворце.
Бередливая, горячая мысль залетела в него, как прошёлся он важным шагом по старицким хоромам с винным кувшином — раз прошёлся, да другой, да третий, — отпугивая и гоня с дороги растерявшихся челядинцев… Славно было бы, размечтался Васька, остаться ему в Старице, покуда царь с князем в отъезде будут. Хозяином был бы! Ефросинью он уже в счёт не брал. Запер бы её в покоях — кому она могла пожаловаться? Да и кто посмел бы за неё вступиться? Весь охоронный полк царский в Старице — триста сабель без полусотни!
Буйным, хмельным и греховным мыслилось Ваське то вольготье, которое он мог обрести, останься в Старице один. На всю жизнь насытил бы себя, выдайся ему хоть единый такой день, но откуда на него могло скатиться такое счастье?! На удачу свою он уже не надеялся: она сполна наградила его, приблизив к царю, а просить царя — просто так, взять да и попросить оставить его в Старице — он не смел.
Неухищрённая Васькина душа смирилась быстро и легко, и, спускаясь в очередной раз в погреб за вином, от которого в царской опочивальне уже задурила неистовая весёлость, он позабыл про свой буйный соблазн, искушавший его душу: он был пьян, всем доволен и ему не хотелось уже куражиться и хозяйничать в Старице, ему хотелось облобызаться с кем-нибудь, поговорить, отвести душу… Но с кем он мог это сделать? Кому с развесёлой щедростью мог подарить тот единственный свой сребреник, за который уступил царю свою душу? Кому?! Вот она, судьба! Повис Васька между небом и землёй, ухватившись за невидимые нити счастья, и висит, а на чём висит, за что держится и крепко ли то, за что он держится, — этого Васька не знает и не хочет знать! Весёлый, важный, шествует он через княжьи палаты с кувшином, как поп с кадилом, в голове хмельная круговерть, тяжёлое сердце рвётся из-под мышки, жжёт бок, Васька истошно, не замечая, обжимает его рукой, а в голове круговерть, бессвязность — легко Ваське, вольготно, весело…
В царской опочивальне блаженствует хмель, и новый кувшин уже только на зависть глазам. А самые завидущие глаза у Левкия. Васька плещет ему в чашу густую, как кровь, мальвазию, Левкий окунает в неё свой жадный рот, сосёт с натугой, с сопением… Высосав, отдышавшись, начинает вылизывать по-собачьи алые заеды.
Федька натягивает на Ивана зашморганные сапоги, после сапог принимается натаскивать ферязь… Иван пьян, весел — Левкий постарался, потешил, развеселил царя, окунул его омрачённую душу в хмельную купель и вынул её оттуда посветлевшей и облегчённой. За это и любит его Иван, и держит около себя, лечась его юродством и шутовством. А Левкий старается угодить ему и потчует его этим зельем щедро и обильно, видя, что он пристрастился к нему так же, как к зелью хмельному.