Лодки уходят в шторм
Шрифт:
Коломийцев понял, что сельчанин врет. Он спрятал наган, поднял его за плечи и, стараясь заглянуть в глаза, сказал:
— Я верю тебе, Мехти, верю, что ты поможешь мне. Выведи меня на тегеранскую дорогу, и я дам тебе много денег, больше, чем обещал серхенг Филь-заде. — Он увидел, как у Мехти расширились зрачки.
— Правду говоришь? — спросил тот с надеждой и сомнением одновременно, чем еще больше выдал себя. — Я провожу тебя, куда скажешь, я тут каждую тропинку знаю. Собирайся, пойдем.
— Портному сказали: "Собирайся", он воткнул иголку с ниткой в лацкан и ответил: "Я готов", —
— А где же твои сокровища? — опешил Мехти, озираясь по сторонам.
— Здесь! — Коломийцев похлопал себя по груди.
Мехти прикоснулся рукой к его рубахе, ощутил плотность бумаги за пазухой. "Сколько тут может быть? А говорят, очистил банк урусов".
— Ну, если ты все взял, пойдем. — Мехти направился в глубь леса, то и дело оглядываясь на Коломийцева.
Коломийцев ободряюще улыбался ему. Ориентируясь по солнцу, он убедился, что они действительно идут на юг, в сторону Тегерана, но потом ему показалось, что они свернули куда-то в сторону. Коломийцев смотрел в спину Мехти, на его грязную шею, поношенный, прогнивший от пота архалук и почему-то испытал необъяснимую жалость к нему. "Будь она проклята, нищета! На что только не толкает она людей! Ведь этот несчастный выдал бы меня, если б я не обещал награды большей, чем полковник. Странно, и его зовут Мехти, как моего доброго шейха. Увы, цветы и сорняки растут на одной земле…"
"Э, пусть он хоть шахскую сокровищницу обокрал, какое мне дело? — думал Мехти, оглядываясь на Коломийцева. У него гора с плеч свалилась, когда этот русский предложил вознаграждение и тем избавил его от предательства. — Зачем делать подлость? Выведу его на дорогу и получу свои честные деньги… А вдруг обманет? Что, если вместо денег — пулю в затылок? — Мехти испуганно оглянулся. — Нет, не похож на такого… Хорошо, а меня не спросят, откуда у меня такие деньги? Что я отвечу? И деньги заберут, и самого посадят. Верно говорят: зачем искать кредит, когда есть наличные?" Мехти стал незаметно сворачивать в сторону и вскоре вывел Коломийцева прямо на военный пост.
— Хватайте его, это вор! Я поймал его! — кинулся он к персидским солдатам.
Те вскинули винтовки.
"Цветы и сорняки растут на одной земле…" — с жалостью посмотрел Коломийцев на Мехти.
Из глинобитного домика вышел молодой красивый офицер, начальник поста Манучер-хан.
— Агаи забит, это тот самый урус, которого ищет серхенг Филь-заде. Я поймал его, прикажите, чтобы мне выдали награду.
— Урус? Ленкорань бежал? — по-русски спросил офицер Коломийцева, которого солдаты схватили за руки и подвели к нему.
— Я — советский посол Иван Коломийцев, — с достоинством ответил Коломийцев на фарси.
— Вы?..
— Агаи забит, а как же моя награда?
— Ступай вон! — рассердился Манучер-хан. — Придешь завтра.
Мехти покорно кланялся. Схватил руку офицера, хотел поцеловать ее, но офицер вырвал руку:
— Ступай вон, тебе сказано!
Солдаты оттеснили его, прогнали.
— Чем вы можете подтвердить свои слова? — спросил офицер Коломийцева.
— Сперва прикажите им отпустить мои руки.
Манучер-хан махнул рукой солдатам и пригласил Коломийцева в домик. Коломийцев снял рубаху, подпорол подкладку, извлек письмо Садых Хана и свои верительные грамоты.
Внимательно прочитав их, Манучер-хан приветливо заулыбался и сказал:
— Извините, агаи везир, я не узнал вас. Вы так изменились…
— А вы видели меня прежде?
— Как же! В прошлом году в Тегеране. Эй, кто там, принесите чаю! Слава аллаху, вы живы. Поверьте, персидский народ не причастен к тому, что произошло тогда.
— Знаю.
— Хотите, я расскажу вам одну легенду? Она имеет прямое отношение к вам.
— Любопытно, — ответил Коломийцев, проникаясь все большим доверием к молодому офицеру.
— Люди рассказывают, что приехал в Тегеран большевистский везир мухтар и снял себе скромное жилище с маленьким садиком. Сам везир рано утром выходил в сад и работал, как простой крестьянин. Но большевики прибыли в Тегеран в разгар лета, когда поздно сажать цветы, и их сад выглядел хотя и чистым, но бедным красками. А ведь кто не знает, что цветы — частица радости? Но вот однажды везир выходит в сад и видит, что за ночь сад стал неузнаваемым: деревья подстрижены, дорожки посыпаны и подправлены, газоны блестят свежестью, а по их зеленому ковру ласково пестрят узоры новых цветов. Удивился тут везир и спрашивает садовника, что за чудо произошло? А тот разводит руками и улыбается: ничего не знаю…
Слушая Манучер-хана, Коломийцев кивал головой, а когда тот закончил, сказал:
— Но это быль, а не легенда! Откуда вы знаете об этом?
— Старый садовник — мой отец, — улыбнулся Манучер-хан. — А я был среди тех, кто помог ему убрать скромный сад вашего посольства… Да, но что же я вас одними разговорами угощаю? — спохватился он. — Вы, вероятно, голодны, а чай только развивает аппетит.
— Не беспокойтесь, Манучер-хан, я завтракал. Спасибо за чай. Лучше скажите, как вы намерены распорядиться мной?
— Аллах смилостивился над вами, когда этот негодяй привел вас на мой пост.
— Его нетрудно понять…
— Однако вам нельзя задерживаться. Я провожу вас под видом задержанного на тегеранскую дорогу, а там пробирайтесь сами.
— Да вознаградит вас аллах.
Манучер-хан, Коломийцев и двое солдат-"конвоиров" прошли лесом и вышли на дорогу, ведущую в городок Сари. Оттуда Коломийцев должен был один направиться в сторону Тегерана. Но едва они добрались до местечка Ашрафе, как путь им преградили офицер и солдаты военного поста. Офицер вручил Манучер-хану телеграмму. Он прочел ее и переменился в лице. Недобрые предчувствия сжали сердце Коломийцева.
— Что за телеграмма? — спросил он.
Манучер-хан, помедлив, молча протянул ему бланк.
"Приказываю задержать в Ашрафе арестованного государственного преступника Коломийцева до моего прибытия. Полковник Филиппов".
Коломийцев дважды перечитал текст, словно не мог вникнуть в его смысл, и в то же время напряженно искал выхода из создавшегося положения, но ничего утешительного придумать не мог. Он понял, что выхода нет. При всей своей доброжелательности Манучер-хан не осмелится ослушаться приказа, дать ему возможность уйти, потому что этому воспрепятствуют другие.