Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе
Шрифт:
Но Кант прав в том отношении, что значимость его аналитических и его синтетических суждений a posteriori имеет различное основание. Первые предполагают лишь привычку связывать с известным словом определенные представления; они нуждаются, следовательно, лишь в постоянстве представлений и в согласии относительно словоупотребления, чтобы всегда вновь и вновь совершаться. У последних же конечным основанием значимости служит индивидуальный факт наглядного представления, который как таковой даже не может стать общим достоянием. Необходимость тех суждений покоится на так или иначе созданном составе наших общих представлений; необходимость последних основывается на законах, по которым из ощущений мы образуем представления о единичном с сознанием их объективной реальности. И здесь вновь появляется то различие в значении суждения, с которым мы познакомились выше, изучая двусмысленный характер связки. В суждениях, какие Кант называет аналитическими, вовсе нет речи о бытии их субъектов; в тех же, какие он называет
§ 19. Процесс синтетического акта суждения
Для того чтобы могло осуществиться суждение, в котором представление предиката не познается непосредственно, как единое с представление субъекта, – для этого необходимо известное посредство; и лишь таким образом возможно установить отношение вне субъекта лежащего предиката к этому последнему, а также познать это отношение как объединение в одно целое в смысле суждения и быть уверенным в этом.
1. Ближайшим и самым обычным примером опосредствованного акта суждения, который впервые присоединяет к мыслимому субъекту предикат и включает его в него, служит мыслительный акт того, что слышит суждение от другого и у него нет ни повода, ни основания самому выполнить это суждение. Всякое действительное обучение есть опосредствованное суждение. Сократовское повивальное искусство (майевтика), исходящее из положения, что нет обучения, а есть лишь простое воспоминание, довольствуется тем, что путем вопроса вообще вызывает в сознании служащие субъектом и предикатом представления, оно дает лишь материал и самому вопрошаемому предоставляет выполнять суждения. Таким образом, вопрошаемый путем собственного уразумения убеждается в их значимости. И если бы метод этот был проведен полностью, то, конечно, всякий им вызываемый акт суждения был бы непосредственным аналитическим актом суждения, который находил бы предикаты в самих субъектах, а вопрошаемый майевт играл бы только роль психологических законов воспроизведения, которые доставляют субъекту как раз пригодное для предиката представление, дабы оно было подхвачено всегда живым желанием совершать акт суждения.
Однако учащие и учащиеся редко имеют время для этого процесса; всякое обучение начинается, напротив, с традиции; учащийся усваивает и подражает тем суждениям, какие высказываются перед ним. И именно поскольку он обучается, он привносит, благодаря услышанному суждению, предикат в тот субъект, представление о котором в нем пробуждает служащее субъектом слово, – между тем как раньше субъект в этом отношении оставался неопределенным. Кто узнает путем обучения, что лед есть замерзшая вода, – для того «лед» дан в наглядном представлении; но способ возникновения льда остается неизвестным, и в его наглядном представлении не заключено никакого отношения к «воде». Кто узнает, что Земля движется, для того к представлению о земле присоединяется совершенно новое для этого представления определение движения; и он побуждается объединить субъект и предикат в такое единство, которое идет совершенно против его привычек. Лишь после того как он понял услышанное, т. е. когда он действительно совершил требуемый синтез, лишь теперь приобрел он в качестве результата своего мыслительного акта то, что служило исходным пунктом для обучающего, единство субъекта и предиката в том смысле, как это определяется его категорией. Конечно, тут остается еще известное индивидуальное различие между учащим и учащимся, ибо, с одной стороны, слова не абсолютно фиксированы в своем значении и не являются равноценными для обоих; а с другой – при самом применении слов к единичному тут возможна еще большая или меньшая свобода выбора между различными оттенками значения.
Поскольку индивидуум является несведущим, поскольку со своими словами он связывает лишь бедные, покоящиеся на неполном знании представления, постольку он должен пользоваться таким синтетическим актом суждения, благодаря которому слова постепенно становятся у него богаче содержанием, ибо он научается связывать с ними все больше и больше отдельных определений. Ребенок под словом «лев» мыслит прежде всего о внешней видимой форме, какую ему дает его книжка с картинками. Но благодаря рассказам и описаниям представление это обогащается у него всеми свойствами и привычками зверя. Зоолог имеет завершенное представление.
Чем совершеннее знание и чем богаче благодаря этому значения слов, тем меньше места остается для таких синтезов, в которых можно было бы еще научиться чему-либо. И в конце концов, синтетический акт суждения должен был бы ограничиться той областью, которая никогда не может быть предметом обозначения при помощи слова, – единичным фактом для всякого, кто сам не наблюдает его; единичными изменениями и отношениями, которые одни только могут быть выражаемы в имеющих временное значение суждениях. Все суждения, которые могут касаться значения слова, общего представления о предмете, являются тогда аналитическими. (В этом смысле Шлейермахер отводит действительному, синтетическому суждению область единичных фактов. Dialektik, § 155, с. 88, 405.)
2. Там, где дело идет об обучении через посредство традиции, – там основанием достоверности суждения для обучающегося служит попросту авторитет учащего; объективная значимость принимается в силу доверия к знанию и правдивости учащего, в силу того, что ему верят. Так как все описательные суждения для слушающего необходимо являются синтетическими, то такой же характер носят и те суждения, которые по своей природе обращаются к вере слушающего и требуют таковой. И наряду с собственным восприятием (и тем, что, например, выводится отсюда) нет иного знания о единичном, кроме того, что получается путем веры, и последнее в этом случае есть историческая вера.
3. Итак, обучение и рассказ присоединяют предикаты к служащему субъектом представлению, которое еще ждет своего определения; они требуют, чтобы предикаты эти были объединены в одно с указанным представлением. Совершенно такой же процесс вызывается внутренней игрой наших представлений, которое определяется законами ассоциирующего воспроизведения и деятельностью руководимой аналогиями силы воображения. Когда благодаря восприятию или воспоминанию в сознании появляется какой-либо объект, то им вызываются не только те предикаты, которые согласуются с его настоящим и представляемым содержанием и которые приводят к непосредственным суждениям. Помимо этого воспоминание, ассоциация, аналогия ведут за собой еще другие представления, которые стремятся соединиться с субъектом в качестве предикатов, причем последние сами по себе не должны еще заключаться в имеющемся налицо представлении субъекта. С одной стороны, здесь можно указать на разобранный выше (с. 61) повседневный случай, а именно что зрительные образы единичных объектов вызывают воспоминание об их остальных свойствах, и последние тотчас же присоединяются к ним в качестве предикатов. («Это виноград» – «это сладко», «это камень»«твердый» и т. д.) Но в то время как ассоциация совершается здесь с такой абсолютной неуклонностью, что суждение касается уже завершенного представления (см. выше), – в то же время сюда примыкают в незаметных переходах такие случаи, в которых слияние наступает не тотчас же. Напротив, вызванное представление, говоря языком Гербарта, как бы висит здесь в воздухе и приводит лишь к ожиданию суждения. Это яснее всего обозначается там, где привлекаются различные, друг друга исключающие представления, и между ними возникает борьба. Так бывает тогда, когда я издали вижу человеческое лицо, которое одновременно вызывает во мне и образ А, и образ В и кажется мне похожим то на этот, то на тот.
На таких ассоциациях покоятся в особенности все те суждения, которые забегают в будущее. Они никогда не могут вытекать из анализа того, что есть сейчас, а всегда получаются через посредство тех или иных выводов. «Снег будет таять» – этого я не могу видеть в нем, но на основании прежнего опыта я примышляю к имеющемуся налицо наглядному представлению тот предикат, которого еще нет в нем.
4. Общая склонность совершать акт суждения и связывать новое с уже знакомым нам развита очень сильно. Так что когда нет к этому препятствий, те же процессы, что приводят с собой предикат, очень легко ведут также к возникновению суждения, т. е. они приводят к вере в объективную значимость поставленного в качестве задачи синтеза. Чем меньшим навыком обладает мышление, тем оно менее предусмотрительно, тем меньше сознается разница между чисто субъективными и психическими комбинациями и комбинациями объективно значимыми, тем легче верится в то, что кому-либо приходит в голову, в особенности если оно встречает могучую помощь со стороны желания или склонности. Обыкновенно достаточно бывает воспоминания об одном или нескольких случаях, когда субъекту А принадлежит предикат В – например, красная ягода была складкой, – и тот же предикат В будет приписываться всякому субъекту, который с первого взгляда похож на А. И часто мы едва сознаем тот процесс умозаключения, благодаря которому осуществляется синтез суждения. Это легковерие естественного мышления, этот источник многих ошибок, поспешных допущений, суеверных мнений есть вместе с тем то необходимое условие, при котором только мы и научаемся производить опыты и выходить за пределы данного. Как обстояло дело с обобщением представлений, а именно что нам приходится не научаться ему, а напротив, задерживать его, что нам приходится упражняться в различении, – так же обстоит дело и с актом суждения, выходящим за пределы данного. В силу наших естественных склонностей мы всегда получаем известное число предикатов и приписываем их тем или иным субъектам; то, чему мы должны научиться, – это предусмотрительность и сомнение, различение значимого от незначимого; мы должны научиться соображать, какой из этих синтезов объективно необходим, какой из них навязывается нам в силу наших естественных привычек.
5. Там, где вследствие более сильного препятствия выходящее за пределы данного суждения не может завершиться, – там возникает двоякого рода вопрос. Во-первых, к данному представлению мы ищем требуемого иной аналогией восполнения, и никакая несомненная ассоциация не дает нам этого последнего. Так бывает тогда, когда для нового и неизвестного объекта у меня не оказывается налицо никакого сходного с ним представления из прежнего воспоминания – что это такое? Или когда я отыскиваю субъект к данному свойству или деятельности – кто говорит? что блестит там? Или когда я сомневаюсь относительно того, какие дальнейшие свойства или деятельности принадлежат вещи как воспринятые – какой вкус имеет это? Во втором ряду случаев мы приходим, правда, благодаря ассоциации к этому восполнению, но тут нет уверенности относительно его значимости. Суждение здесь, правда, уже предуготовлено в мыслях, но оно не выполнено; таким образом, тут возникает вопрос, в котором мы ищем решения относительно значимости определенного предицирования – «А есть, конечно, В?»