Логово
Шрифт:
Деточкин пытался что-то лепетать, но никто его не слушал.
— Мог бы что попроще придумать, — сказал Миша, до сих пор молчавший. — Давайте-ка упакуем и оставим тут полежать. Проверить всю бодягу недолго.
Стас был настроен непримиримо:
— Нашумим — некогда будет за ним возвращаться. Кончаем— и пошли.
Деточкин, похоже, от этого диалога вконец утратил чувство реальности. И попытался совершить не то суицид, не то подвиг — широко разинул рот с явным намерением заорать. Надя стиснула ему глотку почти машинально, не переставая мысленно прокачивать варианты.
— Этого — с собой. Хоть и врет, но интересно. В любом разе знает много. Действуй, Миша.
Миша действовал со сноровкой бывалого упаковщика — меньше чем через минуту у Деточкина был заклеен рот, а от высоко стянутых за спиной рук к горлу шла удавка, не позволяющая совершать пресловутыми руками какие-либо манипуляции.
Надежда оттянула обшлаг комбинезона. Посмотрела на светящиеся стрелки часов. До отвлекающего взрыва оставалось меньше шести минут.
Стас, похоже, смирился с тем, что пленник останется жить. Спросил:
— Ну и что? Будем проверять эту бредятину? За клетками попремся? Или как планировали — взрываем сейф, выгребаем, что есть, и к майору, на вертолетную?
Надежда ответила почти не раздумывая, время поджимало:
— Оборотни там, вервольфы или снежные человеки — неважно. Да хоть зомби ожившие… Сами видели на снимках, как они виварий свой берегут. Значит — важно. Значит, есть что беречь. Действуем так: разделимся, двое и этот — к клеткам. Один — в штаб, за бумагами. Если гусь не наврал, то в одиночку добраться до сейфа можно. Особенно когда наши шумнут на периметре… Короче, нужен доброволец.
Она внимательно посмотрела на Мишу, потом перевела взгляд на Стаса. Хотя смотри или не смотри, выражение лиц под капюшонами не больно-то разглядишь…
— Я пойду, — быстро сказал Стас. — Хотя лучше бы втроем. Нехрен на этот звездеж время тратить…
Они разделились.
…Стас спустя пару минут прокрался вдоль стены бывшего штаба к окну. Как Деточкин и обещал, решетка была снята, стояла снизу, прислоненная к стенке, — не успели вставить ее на место, смонтировав по июльской жаре кондиционер… Два фонаря у бывшего, умирающего плаца (молодая поросль там пробила, расколола серый бетон) достаточно освещали место действия — и Стас затаился в густой тени жасмина, во время оно подстриженного до миллиметра ровно, по линеечке, — самая та для «черпаков» работенка, — а ныне растущего буйно и неухоженно.
Выжидал, внимательно прислушиваясь к внутреннему метроному. Наконец вдали громыхнуло. Звук раскатился долгим эхом. Потом там же, вдали, завела свою заунывную песню сирена. Грохотнула очередь — явно неприцельная, в никуда, для собственного успокоения…
Стас распрямился, подцепил раму штык-ножом. Беззвучно не получилось, шпингалет хрустнул, ломаясь, но за углом, на крыльце, уже бухали сапоги, звучали громкие голоса, а внутри кто-то орал про фонари, а кто-то про запропавшего педрилу-Фоменко… Как Стас оказался внутри, никто не заметил и не услышал.
Он выждал, пока вся эта суета не сместилась на улицу и не стала удаляться к месту ЧП. Помещение было завалено непонятно чем, Стас в темноте опознал только груду сваленных в углу камуфляжных ватников, новеньких, остро пахнущих…
В центре коридора тускло светила единственная лампочка-сороковка. По словам пленного, чтобы добраться до сейфа, стоявшего в некоем подобии канцелярии, сейчас надо было подняться на второй этаж по лестнице…
Стас наверх не пошел. Уверенно скользнул в дальний, темный конец коридора. Стукнул тремя еле слышными ударами. Толкнул дверь, перешагнул порог.
Там его ждали.
Восемь человек сидели наготове — одетые, в брониках и при оружии. Сидели и не обращали внимания на начавшуюся тревогу.
— Наконец-то, — с облегчением сказал бывший у них за главного худощавый боец с неприметным лицом, опуская ствол. — А что так рано начали? И почему один пришел? Остальные двое где?
Стас содрал с лица липкую от пота чеченку, пожал протянутую руку. Только потом ответил на последний вопрос:
— Тех двоих валить придется, без вариантов. Не повезло. Напоролись на гуляющего Деточкина, он тут такую серенаду выдал…
— А Лис?
— Не знаю, Марик, не знаю. Вроде, не почуял Лис ничего. Не уверен… Время операции перенес на три часа вперед… Если что — возвращаться только вдвоем придется. Мне с «двадцать седьмой»
Этими двумя цифрами — «27» — подписывала свои коротенькие, передаваемые Мастеру сообщения Оленька.
— Что на вертолетной? — спросил Стас.
— Все готово, — сказал Марик.
Обращаясь к Марику с начальственной снисходительностью, Стас совершал большую ошибку. (А как еще прикажете общаться с шапочным знакомым, коего Стас считал мелкой шестеркой Мастера?) Многие ошибались точно так же, введенные в заблуждение моложавостью и внешней незаметностыо, — но рассказать и предостеречь уже не могли. Выживали ошибавшиеся крайне редко.
Полное имя тридцатипятилетнего, но выглядевшего па двадцать шесть — двадцать семь Марика было не Марк, а гораздо более редкое — Марьян. Марьян Коновалец. Ни с какой стороны родственником покойному преемнику Петлюры и главе украинских националистов Евгену Коновальцу Марик не приходился. Но вполне мог считаться духовным наследником…
Еще три года назад он носил то же воинское звание, что и Лисовский, — майор. Правда, в спецназе незалежно-незаможней Украины. Часто выезжал в командировки — в Боснию, в Приднестровье, на Кавказ — всегда оказываясь в рядах той стороны, которая воевала против русских или их союзников.
Ушел из спецназа Марик не по состоянию здоровья, хоть и был дважды ранен — вычистили, перед очередными выборами украинского президента, за открытую пропаганду чересчур крайних взглядов. Идею незалежности, конечно, действующий президент и его окружение ревизии отнюдь не подвергали, но откровенные призывы бить жидов да москалей могли отпугнуть многих избирателей, не считавших родным языком украинский…
С тех пор Марик вел жизнь волка-наемника, приглашаемого за большие деньги для проведения операций, требовавших штучной работы.