Локальный конфликт
Шрифт:
— Присаживайтесь к столу, — сказал Алазаев пленникам, — покушайте. Геркулесовая каша. Никто вас не обидит, а потом поговорим.
Репортеры были в Истабане уже не в первый раз и могли узнать о гостеприимстве боевиков не из вторых и не из третьих рук, а у освобожденных пленников, измученных, жалких, с бегающими от страха глазами, с незажившими воспалившимися ранами…
Рамазан поставил перед репортерами миски с кашей, положил ложки, улыбнулся, но улыбка вызвала у пленников только дрожь. Они уже не отшатывались
За еду они взялись нехотя, все еще ожидая подвоха. Но право, не отравить же их вздумали, кашу-то накладывали из одного котелка. Или их желудки откажутся принимать эту еду, начнут выворачиваться наизнанку? Вот потеха-то будет. Изгадят всю пещеру, как молодые морячки, которые отправились в первый рейс, не подозревая, что качка — это отвратительное наказание, когда содержимое желудков удержать невозможно, даже если заклеишь рот пластырем или изолентой.
Легче всего их было убить у машины, как водителя.
Алазаев не стал отвлекать их расспросами, пока они расправлялись с кашей. Аппетит пришел к ним довольно быстро. Этому способствовала прогулка на свежем воздухе. Первую ложку они подносили к губам осторожно, слизнули немного каши, пожевали, хотя эту клейкую массу можно было сразу, без предварительной обработки, проглатывать, потом дело пошло быстрее, и они стали забрасывать куски каши в рот, совсем как некогда кочегар — уголь в разверзшуюся топку паровоза. А желудок, войдя во вкус, требовал еще и еще.
На подвешенной под потолком веревке, как сигнальные флаги на реях, сушились разноцветные носки. Морских обозначений никто не знал и прочитать, какие на веревки были вывешены сообщения, не мог, поэтому все старались не обращать на носки внимания, чтобы лишний раз не вспоминать об их запахе, который мог бы отбить аппетит.
Рамазан изредка посматривал на репортеров, но делал это ненавязчиво. Обводя взглядом пещеру, он как бы случайно натыкался на них, почти не задерживаясь, вел глазами дальше, будто они не заслуживали долгого внимания.
Репортеры ели с таким аппетитом, что это можно было расценить как комплимент стряпне Рамазана, но кулинарными способностями он не отличался. Каша была невкусной. И все же репортеры уплетали ее, не жалуясь. Когда же они вычистили миски, поскребли ложками по дну, этот звук напомнил Алазаеву солдатскую столовую. Все-таки он проходил военные сборы после института. От добавки они не отказались бы. Скромность не позволяла им просить об этом. Они потупили взоры, повертев в руках ложки, отложили их, не найдя им никакого применения.
Алазаев чувствовал, что они еще не настроились на разговор.
— Малик, посмотри, в котелке еще не осталось каши?
— Есть немного.
Чтобы заглянуть в котелок, Малику
— Дай гостям.
— Всю? — удивился Малик такой щедрости.
— Если хочешь, то и себе возьми немного. Но гостей не обижай.
— Я могу и всю съесть, — бурчал Малик, положив каши сначала себе, а потом в миски репортеров, с таким видом, словно расставался с чем-то очень дорогим его сердцу.
Репортеры уже утолили голод и лишь оттягивали момент, когда миски опустеют. Потому что тогда наступало непредсказуемое. Приятное тепло растекалось по телу. Каша кончилась.
Они оторвались от мисок. Вылизывать их не стали, а зря — это дало бы им еще несколько минут, но взамен пришлось бы чувствовать себя настоящей свиньей. Нехорошо. Лучше не портить о себе впечатление и вести себя как полагается воспитанным гостям.
— Спасибо, — голос был тихим, немного хрипловатым.
Алазаев не ожидал благодарностей, на свой счет их не приписывал, хотя обращались к нему.
— Не меня благодарите, а вот его.
Он ткнул рукой в сторону Рамазана, но тот сидел не шелохнувшись, словно замерз, и даже если б они повторили слова благодарности, он вряд ли услышал бы их.
Алазаев пришел к выводу, что репортеры решили, будто Рамазан молится. Это позабавило его, потому что Мекка находилась гораздо левее того места, куда устремил свой взор Рамазан. Скажи он это репортерам, они тут же выдали бы другую догадку: «медитирует». Она тоже была не верна, но уже ближе к истине.
— Сегодня что-нибудь ваше там будет? — Алазаев показал на выключенный телевизор.
— Нет, — после паузы ответил корреспондент. Он быстро, очень быстро понял, о чем у него спрашивают, но вначале у него в глазах было удивление не ожидал услышать такого вопроса. — Мы как раз везли материал на базу. Его нужно было перегнать в Москву. Через спутник, — репортер подбирал слова старательно, точно общался с человеком недалеким и глупым.
— Значит, не передали? Жаль, а то можно было посмотреть. Ваши кассеты к этому магнитофону подходят? — теперь он показывал на видеомагнитофон.
— Нет, — репортер даже не посмотрел туда: заметил, наверное, раньше, это любительский. Хороший, но любительский. — У нас профессиональная аппаратура.
— Тогда ничего, что мы их не взяли. Рассказывайте. Про бой против Егеева хотели показать?
— Да, — взгляд и голос репортера сделались печальными, потому что он вспомнил об отснятом материале. Этот сюжет заслуживал журналистской премии или, по меньшей мере, номинации на нее. Теперь он утерян. Репортер, разозлившись на боевиков, перестал следить за своей речью. — А что рассказывать-то? Ну взяли федеральные войска его без потерь. В штабе говорят, что захватили почти семьсот сепаратистов, то есть…