Лондон, любовь моя

Муркок Майкл Джон

Когда с тобой мы вместе,Я одного хочу.Назвать тебя невестойВо сне и наяву.Надеть тебе колечкоНа тонкий пальчик твой,Пока ты крутишь попой,Пока ты крутишь попой,Пока ты крутишь попойИ шепчешь: «Милый мой!»

Только теперь он вспоминает о Маммери, которого сам и научил множеству этих песенок, и понимает, что, должно быть, это своего протеже он слышал, когда разговаривал по телефону с Рини Фокс.

— Ах, далеко не лучшее место для юнца. Он добрый мальчик, и я уверен, что девочки хорошо с ним обойдутся. Но ему придется лицезреть Рини и Джона и, может быть, даже Горация. Стоит самому за ним присмотреть.

Он добирается до Парк-лейн и, перемахнув через ограду, останавливается, чтобы посмотреть в сторону Мраморной арки, на припозднившиеся такси, лимузины или редкий автобус с ярко освещенными окнами, плывущий по улице, как тонущий лайнер, он вспоминает, что забыл захватить таблетки, которые помогают уберечь его мозг. Таблетки остались в Актоне. Поэтому Джозеф Кисс решает, что ему не стоит больше идти садами и парками, а вместо этого избрать кратчайший путь по Оксфорд-стрит. Ему кажется, что воздух тяжелеет, и он отирает лицо синим шелковым платком, отгоняя панику тем, что насвистывает какую-то старую, наполовину забытую мелодию из одной пьесы времен Реставрации, где он играл косноязычного крестьянина, над которым издевались два лондонских франта. Когда он выходит на Бонд-стрит, то на время замолкает, увидев двух полисменов. Группка шатающихся подростков начинает над ним насмехаться, но потом вдруг оставляет его в покое. Воздух сгущается так, что становится трудно дышать, однако он усилием воли заставляет себя пропеть два куплета «Любовницы-цыганки», после чего решает проверить пульс: не является ли затрудненное произношение признаком подступившего инфаркта. Ради собственной безопасности он продолжает следить за дыханием и сердцебиением и медленно пересекает Оксфорд-Сквер с освещенными витринами, в которых выставлены фригидные, холодные манекены, нелепые в своей современной одежде. Стараясь идти как можно ровнее, он сворачивает на Сохо-стрит и наконец добирается до Сохо-Сквер, где садится на первую попавшуюся скамейку. С удивлением он обнаруживает сирен, появляющихся из домика садовника посреди сквера. У него мелькает мысль: неужели они пришли по мою душу? Неужели они — посланницы Смерти?

— Добрый вечер, дамочки. — Здесь он в безопасности и может обращаться к ним напрямую.

Вы умеете глотать огонь, мистер Кисс? Вы когда-нибудь глотали огонь?

— О, разве что фигурально выражаясь, дамочки. Не как настоящий профессионал.

Он поднимает голову и замечает, что месяца уже не видно и на небе нависли тяжелые тучи. На его лбу выступает пот. Глядя на огни Греческой улицы, он вспоминает о своей подруге, которая живет в Сент-Анн-Корт. Хорошо бы нанести ей визит. Услышав сзади рычание, он оборачивается, готовый увидеть все, что угодно, любое чудовище, и мгновенно осознает, что то, что он услышал, было раскатом грома. Приближается гроза. Он смеется над собой и видит над куполом церкви зигзаг молнии. Тогда он решается идти дальше. Раз уж придется укрываться от дождя, то лучше, если это окажется какое-нибудь более знакомое место.

— Спокойной ночи, дамочки!

Он возвращается назад через Саттон-роу, мимо магазина «Фойлс» по Чаринг-Кросс-роуд, а оттуда направляется по Хай-Холборн к Виадуку. Он все еще с трудом воспринимает местные .новостройки и вспоминает, как днем и ночью, без сна, рыскал среди развалин в надежде услышать шепот живых, прочитать мысли еще не угасших сознаний. Теперь гром гремит прямо над его головой, подобный рокоту бомбардировщиков, летящих роем, чтобы сеять смерть. Сверкание молний напоминает ему о зенитках, трассирующих снарядах и лучах прожекторов. Он замедляет шаг. Дождя все нет. Выйдя на Чансери-лейн, он видит, что на дороге, лицом к земле, лежит человек. Рядом рассыпанное содержимое двух пластиковых пакетов. Сначала ему кажется, что это какой-то пьянчужка, но, приблизившись, он соображает, что перед ним женщина. На вид ей лет двадцать пять, у нее длинные каштановые волосы. Из носа сочится кровь. На ней дешевое ситцевое платье, бесформенное, как мешок.

Когда мистер Кисс подходит, чтобы помочь ей, она нервно поднимается на ноги и не слишком охотно разрешает ему довести себя до тротуара. Усадив ее на ступеньки у входа в какое-то учреждение, он возвращается назад, чтобы подобрать рассыпавшееся — картошку, лук и морковь. Он собирает все в порванные пакеты и старается связать их, чтобы ничего не вываливалось. При свете молнии он видит, что ее ладони и колени разбиты до крови. Он разворачивает ее к свету фонаря. Да, при падении она сильно поранилась.

— Эй, с ней все в порядке? — доносится голос. Там, вниз по Чансери-лейн, мерцают огни машины. Должно быть, это тот самый водитель, который ее сбил.

— Похоже, ее нужно доставить в больницу, — отвечает мистер Кисс.

Хлопает дверца, и к ним медленно направляется упитанный человек в полосатом жилете и серых брюках.

— Я не виноват. Честно, приятель. Она вам расскажет. Она сама наступила за нашу веревку.

Пытаясь промокнуть ее раны, в большинстве поверхностные, хотя кое-где и требующие наложения швов, мистер Кисс вопросительно смотрит на нее. Она кивает. Капли дождя падают на тротуар, смешиваясь с сочащейся кровью. Она начинает плакать.

— Веревка, — говорит она.

— Я буксировал вот эту старушку, — показывает пальцем упитанный. — Мы остановились у светофора, а тут она пошла между нами, и, конечно, когда мы тронулись, веревка ее отбросила. Я остановился сразу, как только заметил, что произошло. Ты ведь в порядке, милая? — В самом вопросе уже заложен ожидаемый ответ.

— Как тебя зовут? — ласково спрашивает Джозеф Кисс.

— Ева. — У нее приятное лицо, хотя и весьма хмурое. Она охотно кивает обоим мужчинам.

На ступеньках станции метро «Чансери-лейн» появляются две женщины. Не сразу, но решаются подойти. Обеим слегка за тридцать, у них веселые лица, потрепанность которых не скрыть за изощренным макияжем. На обеих пастельного цвета платья со множеством нижних юбок; видно, что отправились куда-то поразвлечься.

— Это Ева, я так и думала, — говорит одна. — Что с тобой, милочка?

— Она споткнулась, только и всего. — Мужчина в жилетке, словно ища подтверждения, смотрит на дорогу. Только теперь мистер Кисс замечает прячущуюся в тени фигуру мужчины, держащего руки в карманах, скорее всего, пьяного.

— Вы видели, как это произошло? — спрашивает его мистер Кисс, в то время как женщины направляются к своей подруге. Мужчина не выходит из тени, не желая вмешиваться. — Вы пытались помочь ей?

Мужчина в тени поднимает руку к голове и поправляет кепку.

— Она споткнулась. Точь-в-точь как он сказал. Сама виновата. — Попав в свет фонаря, он надвигает шляпу на лоб, как будто недоволен тем, что его привлекают в качестве свидетеля. — Да она и не поранилась толком. — На нем засаленное короткое пальто, грязная зеленая рубашка, черные брюки. Мокрые от пота волосы облепили лицо. — Сама виновата. — Он таращится на других женщин, на Еву. — Кончай ныть!

Закатав рукава своих легких платьев и повесив плащи на ближайшие перила, женщины помогают Еве сесть ровно.

Одна из них разрывает на полоски носовой платок и перевязывает сильно кровоточащую рану на правой руке Евы.

— Мы отведем тебя, милая. Можешь остановиться у меня, пока мы решим, что надо делать.

— Она может идти домой. Она в полном порядке.

Женщина не обращает внимания на его слова.

— Он ударил тебя, милая? Да, Ева?

Только теперь до Джозефа Кисса доходит, что между этим мужчиной и упавшей женщиной есть какая то связь. Поднимает голову, чтобы спросить водителя, но видит, что огни обеих машин уже исчезают в конце Чансери-лейн.