Лондон
Шрифт:
– Шекспир выдвинул требование. Он заявил Бёрбеджам, что, если ему не найдут театр, он бросит сцену и удалится от дел.
Поскольку Шекспир обзавелся недвижимостью в Стратфорде, Флеминг счел эту угрозу реальной.
– С этого дня он может уйти в любой момент.
– Есть ли надежда? – спросила Джейн.
– Призрачная. Бёрбеджи попросили Джайлза Аллена о новой аренде «Театра». Ему предложили так много, что он обещал подумать, хотя и боится Дукета с олдерменами. Я даже не уверен, что Бёрбеджи могут себе это позволить, но так обстоят дела. – Он грустно улыбнулся. – Он примет решение к осени.
И долгими летними неделями Джейн, переезжая из города в город, ловила себя на мыслях о пустовавшем театре. А также об Эдмунде и его пьесе.
Холодным октябрьским днем Эдмунд Мередит шел к дому Бёрбеджей, находясь в настроении одновременно задумчивом и приподнятом.
Причиной задумчивости был Катберт Карпентер. Его жалобы Эдмунд только что битый час выслушивал в таверне «Джордж». Бабка становилась просто невыносимой. Она окончательно уверилась, что внук обречен гореть в аду, поскольку Карпентер был без ума от зрелищ, и поделилась этим мнением с мастером, который, сам будучи человеком глубоко верующим, начал придираться к его работе.
– Мне нужен новый начальник, – заключил Карпентер. – Но среди лучших плотников сейчас столько пуритан, что могут и не взять, с пятном-то. Мне всяко придется туго, даже если ноги моей больше не будет в театре.
Эдмунд как мог успокоил его, но толком не знал, чем помочь.
Бодрился он, правда, по причине намного более важной. Пьеса была готова – до последнего зова трубы и пушечного залпа. Это был шедевр, квинтэссенция мелодрамы, помпезности и грохота. Два дня назад он подал весточку Бёрбеджам, и вот они пригласили его к себе. Рукопись была у него под мышкой.
Он удивился при виде Шекспира и троих остальных. Этого Эдмунд не ожидал. В мрачном молчании взирали они на него через дубовый стол. Бёрбедж сообщил новости:
– Боюсь, что труппе Чемберлена пришел конец. Мы больше не хотим иметь дела с «Куртиной».
Эдмунд вытаращился на них:
– Но моя пьеса… – Он предъявил ее, как будто это что-то меняло. – Она написана для «Куртины»!
– Сожалею. – Бёрбедж вежливо кивнул на уже бесполезные листы. – Мы пригласили тебя как кредитора.
– Пятьдесят пять фунтов, – произнес второй Бёрбедж с уважением к сумме.
– Мы не знаем ни когда их вернем, ни даже вернем ли вообще, – продолжил первый.
Эдмунд был ошеломлен:
– Неужели нет никакой другой возможности?
– Мы пробовали снова арендовать «Театр», – объяснил Шекспир. – Аллен дал нам от ворот поворот.
Он пожал плечами. И основные участники взялись растолковывать Эдмунду суть трудностей, с которыми столкнулось их предприятие.
Эдмунд редко терял лицо, но тут, не сознавая даже, что делает, закрылся ладонями и чуть не расплакался. Немного позже он кивнул им, поднялся и вышел.
Он брел к своему жилищу, переваривая услышанное. У актеров не было приличного места для выступления. Безвыходное положение. Он так расстроился, что ненадолго даже забыл о своей пьесе.
Его осенило, едва он достиг Стейпл-инн, и мысль погнала его обратно к дому Бёрбеджей. Эдмунд ворвался, застал всех на месте и крикнул:
– Покажите-ка договор!
В конце концов, он
Через пару минут Эдмунд внес предложение. Идея оказалась настолько дерзкой, до того возмутительной и коварной, что какое-то время все молчали.
– Нам придется позаботиться, чтобы никто не пронюхал, – добавил он под конец.
И тут Шекспир ухмыльнулся.
Из всех перемен, состоявшихся в Англии при Тюдорах, одна из самых разительных осталась почти незамеченной.
Все началось при великом короле Генрихе VIII, но развивалось исподволь. В разгар же правления Елизаветы стало ясно: в Англии холодало.
Малый ледниковый период на стыке XVI и XVII веков не причинил серьезных хлопот. По острову не двинулась ледовая стена, моря не отступили, но средняя температура все же понизилась за сотню лет на несколько градусов. Большую часть года это едва замечалось. Погожие летние дни сохранились, и если весна и осень могли показаться чуть холоднее, по-настоящему разница проявлялась только зимой. Снег выпадал раньше и обильнее. На Рождество уже появлялись толстые и прочные сосульки, но главное – замерзали реки, чего раньше не случалось даже в самую стужу.
Это был отголосок далекого морозного прошлого, а также напоминание англичанам о том, что, несмотря на Ренессанс, прибывший из теплого Средиземноморья к королевскому двору, в театр и во вселенную вообще, их остров хранил верность Северу. В декабре 1598 года от Рождества Господа нашего Темза встала.
В морозных декабрьских сумерках никто не обращал особого внимания на людей, устало тащившихся по дороге к Шордичу. Кто-то нес молотки, другие – зубила с пилами. Но если присмотреться, можно было приметить нечто удивительное. Прибывая по одному, все они исчезали в узком домишке Флеминга. Стемнело. Вот подошли еще две закутанные фигуры: братья Бёрбедж. Вскоре подоспел человек постройнее, шагавший легко, и тоже скрылся внутри. Мрак сгустился.
Лицо у Катберта Карпентера блестело. Его попотчевали мясным пирогом и горячим пуншем. Зажатый на лавке между еще одним плотником и ворохом пропотевших костюмов от «Двенадцатой ночи», он не переставал скалиться, ибо в жизни не брался за дело более грандиозное.
Все это было, конечно, заслугой Мередита. Шесть недель назад именно Эдмунд нашел другу нового хозяина, а за три дня до сегодняшнего вдохновил на еще большую дерзость: пререкания с бабкой. Но даже это преступление было мелким по сравнению с небывалой затеей, в которой он нынче участвовал. После сегодняшней ночной работы он непременно угодит в ад. Но ему – самое удивительное – не было до этого дела.
Прошел час. В призрачном лунном свете, что пробивался сквозь тучи, слепо таращились дома Шордича с опущенными ставнями, подобные запертым на ночь костюмерным. Не шелохнулась ни единая душа.
«Какой он странный в темноте», – подумал Катберт Карпентер. Большой пустой цилиндр театра внезапно показался таинственным и даже страшным. А вдруг это огромная ловушка и сами лондонские олдермены подстерегали их там, чтобы арестовать? На миг фантазия породила картину еще ужаснее: как только он окажется внутри, пол разверзнется и явит сверкающий туннель в саму преисподнюю. Он отогнал дурацкие мысли и начал обходить высокую стену.