Лондон
Шрифт:
– Смотрите… – Мередит открыл стоявший рядом ящик и показал Карпентеру осколки римской черепицы и посуды. – Вот что они нашли, это осталось со времен римского города.
Но скважины уходили еще на большую глубину, принося сначала песок, потом ракушки.
– Похоже, здесь было морское дно, – улыбнулся Мередит. – Быть может, во времена Ноя. Как знать?
Обиджойфул восхитился при мысли, что фундамент новой церкви восстанет прямо из допотопных времен.
– В конечном счете они добрались до гравия и глины, – пояснил Мередит. – Это уже на глубине больше сорока футов.
А утром Обиджойфул,
– И этим он увенчает церковь?! – воскликнул Карпентер.
Не он один взирал на чертежи с ужасом. Поверх центрального перекрестия Рен установил огромный барабан, окруженный колоннами, над которым возносился под небо величественный купол.
– Он не посмеет! – возмутился резчик.
Смысл был очевиден и не укрылся ни от кого. Такой штуковиной еще не осквернялась ни одна английская церковь. Своей формой, благодаря которой, как сделалось ясно, вдруг встали на место и коринфские колонны, и прочие детали, купол пришелся если не копией, то родным братом другому, печально известному и возвышавшемуся над зданием, которое любой пуританин считал средоточием зла.
– Боже Всемилостивый! – кричал Карпентер. – Это же вылитый Святой Петр, что в Ватикане! Это римская церковь! – И он, объятый ужасом, выбежал из мастерской.
– Очертания не влияют на вероисповедание, – утешал его часом позже Мередит, когда устрашенный резчик явился к нему. – Католики служат в церквях самой разнообразной формы. А Рен – сын англиканского священника, – добавил он для бодрости. – Он никакой не папист. – Однако видел, что не убедил Обиджойфула.
– Рен, может быть, и таков! – воскликнул тот. – А как насчет короля?
«С королем не так просто», – подумал Мередит.
Когда Карл II восстановил монархию, все казалось понятным и очевидным. Церковь будет англиканской – Церковью его отца и деда, компромиссом доброй королевы Бесс. Пусть пуританам это не нравилось, но папство, по крайней мере, было запрещено. К добру или худу, так оно и осталось.
Или нет? Двор Стюартов всегда заигрывал с католичеством, но пребывание в изгнании при Содружестве эти симпатии укрепило. И жена короля была католичкой, как и сестра во Франции, а также многие друзья. Да, Карл II достойно играл англиканскую роль. И все-таки с годами стало казаться, что он слишком дружен со своим родственником Людовиком XIV, самым верным католиком из всех французских королей. Когда они недавно объединились для сокрушения протестантов-голландцев Вильгельма Оранского, торговых конкурентов Англии, английский парламент забеспокоился.
«Ослабить голландцев – да. Ведь они наши соперники. Но незачем их истреблять, ибо они нам братья, протестанты. Нам же не нужно, чтобы все супротивное побережье досталось католикам?» Дружба Карла и Людовика продолжалась, и парламент начал недоумевать. Чтобы увериться в обоснованности подозрений, парламентарии вдруг выставили королю новое требование. Акт о присяге – Тест-акт – 1673 года гласил, что все государственные служащие должны не только принадлежать к Англиканской церкви, но и отвергнуть под присягой чудодейственность римско-католической мессы. На это не мог пойти ни один сознательный католик. Они ждали, что будет дальше. И через два месяца в отставку, будучи в чине лорд-адмирала, подал
Яков был человек утонченный, совестливый. Он редко кому не нравился; большинство помнило его роль в ликвидации Великого пожара. Все сошлись на том, что король поступил по чести, но шок оказался тяжелым. Карл II, насколько было известно, обзавелся бастардами в количестве штук тринадцати, но из законнорожденных детей не выжил никто. Поэтому следующим в очереди мог стать Яков. Карл, слава богу, пребывал в отменном здоровье. Брата он мог и пережить. Две же дочери Якова были объявлены протестантками. Кризис не грозил. Роялисты вроде сэра Джулиуса Дукета без устали заверяли всех и каждого, что король честен и Англиканская церковь находится в безопасности.
– Но так ли это? – допытывался теперь у Мередита Обиджойфул.
– Так, ручаюсь вам, – ответил священник.
Печально, с сомнением в сердце, Обиджойфул вернулся к трудам. Он не однажды просил Гиббонса о другом деле, но его работа была слишком хороша, чтобы ею пожертвовать. Обиджойфул медленно вырезал вокруг огромного купола колонны и капители; скорбно нанес последние штрихи от лестницы до пика; грустно наблюдал, как младшие работники и подмастерья полировали большущий деревянный макет, пока тот не засиял бронзовым блеском.
– Это произведение искусства, – восхитился Мередит, когда ему показали.
Карпентер вскорости с радостью погрузился в другую работу и постарался выкинуть макет из головы.
Несколько дней назад Мередит встретился ему на Чипсайде и несказанно удивил приглашением.
– Идемте. Хочу вас порадовать.
Миновав участок, где предстояло вырасти собору Святого Павла, священник привел его в чертежное бюро по соседству, где показал большой настенный лист с эскизом здания.
– Ваш грандиозный макет отвергли, – объяснил он. – Церковным властям тоже не понравился папистский купол. Поэтому одобрили сей вариант.
Обиджойфул всмотрелся. Рисунки были замечательны. Фрагменты классического строения сохранились, но вытянулись, стали больше похожи на обычную церковь. Купол над перекрестием пропал. Вместо него на той же основе высился шпиль – классический, но явственно напоминавший тот, что украшал былое здание. Конструкция, приходилось признать, получилась не очень приглядная – не уровня Рена, зато она удовлетворяла главному требованию.
– Как видите, никакого купола, – подтвердил Мередит. – Строительство начнется немедленно.
И вот он стоял с Гринлингом Гиббонсом и прочими бригадирами Рена, готовый к импровизированной церемонии – не официальному мероприятию для высоких городских чинов, а скромному, типичному для великого архитектора собранию, созванному наскоро для обычных рабочих. Ничего особенного не предвиделось. Все, кроме Обиджойфула, находились в приподнятом настроении. Он же до того насупился, что даже не сразу заметил, что остальные глядят на него и потешаются.
Кристофер Рен решил, что ему нужен камень для отметки центрального участка новой церкви, и попросил кого-то принести его из церковного дворика. Каменщик уже трогался с места, когда взгляд великого человека пал на Карпентера и Рен вспомнил его необычное имя.