Лондон
Шрифт:
Следующие два месяца он ни разу не пожаловался, хотя семья ночевала в амбаре, а солдаты оккупировали дом. Однажды утром ему даже почудилось, что офицер смущен. «Они уйдут, а мы останемся, – внушил он детям. – Потерпите». Так все и длилось, пока в один прекрасный день офицер не вошел во двор, стуча каблуками и вид имея на сей раз весьма суровый.
– Для вас есть вести, которые целиком изменят сложившееся положение, – заявил он. – Нантский эдикт отменен. Терпение закончилось. – В наступившей тишине он продолжил: – Все гугенотские пасторы упразднены; любой, кого изловят, будет казнен. Гугенотам вроде вас выезд из страны запрещен. Ваши дети станут католиками. Таков новый закон.
В
– Закутайтесь потеплее и обуйтесь, – велел он. – Мы уходим.
Будучи служителем Господа, Мередит не должен был так поступать, но поискал, где спрятаться, когда поднялся от Лондонского моста к Истчипу и увидел удрученного Обиджойфула. Благодарение Богу за Его провидение – Мередит сунулся в темный дверной проем и стал ждать, пока не минует опасность.
А потому пришел в ужас, услышав за короткой паузой шарканье, затем вздох, после чего обнаружил в каких-то шести шагах знакомую спину ремесленника, усевшегося на ступеньку прямо перед ним. «Проклятье, – подумал Мередит, – теперь я в ловушке». Выход был один: подняться по лестнице за его спиной. И через пять минут уже смотрел с высоты Монумента.
Мало какая местная достопримечательность поражала взор сильнее, чем лондонский Монумент. Задуманный Реном в виде одиночной, простой дорической колонны в память о Великом пожаре, он высился рядом с Паддинг-лейн, где бедствие началось. Построенный из портлендского камня, он возносился на двести два фута, а венчала его позолоченная урна, из которой вырывались языки пламени, сверкавшие в лучах солнца. Сразу под урной располагался балкон, куда вела бесконечная витая лестница. Пустота разверзалась настолько отвесно, что кружилась голова. Налюбовавшись панорамой – Темзу было видно на мили вверх и вниз по течению, – Мередит заглянул через край, дабы выяснить, можно ли спуститься. Нельзя: Обиджойфул никуда не ушел.
Резчику было о чем подумать, год выдался богатым на события. В феврале совершенно неожиданно и без всяких признаков нездоровья скончался король Карл. Монархом стал, следовательно, его брат-католик – ныне Яков II, и Англия замерла в ожидании перемен. При коронации весной он, ко всеобщему облегчению, безупречно выдержал англиканский обряд, но появились намеки на большую терпимость к подданным католической веры и откровенные признаки того, что он не позволит их притеснять. Летом же Титуса Оутса, изобличенного наконец как мошенника, привязали к телеге и проволокли по улицам от Олдгейта до Ньюгейта. Лично Мередит нисколько против этого не возражал, так как и раньше не сомневался, что Оутс – мерзавец и плут. Опаснее же было восстание протестантов, которое попытался устроить на западе молодой Монмут, сдуру вообразивший, будто его популярность придает ему больше могущества, чем было в действительности. Регулярные войска под умелым командованием Джона Черчилля без труда разбили мятежников, и бедного Монмута казнили. Но последствия оказались еще неприятнее. В ходе судебных заседаний, немедленно окрещенных «кровавыми ассизами», судья Джеффрис десятками приговаривал бунтовщиков к повешению, а Яков был так доволен, что назначил его верховным судьей. Мередит знал, что перечисленного хватит, чтобы Обиджойфул мучил его часами.
С годами Мередит заметил, что ему становится неинтересно раздумывать над такими вещами. Что значили, в конце концов, недолговечные людские дела в сравнении с великими тайнами Вселенной? Особенно при том, что величайшая тайна была раскрыта в том же году в Лондоне?
Галлей, поддержанный тогдашним президентом Пипсом, предложил Королевскому обществу опубликовать
Карпентер, сидевший двумя сотнями футов ниже, не подозревал об этих опасных идеях. Он не впервые пришел к Монументу. Несколько месяцев назад он любовался изящной резьбой в его основании, и некий любезный джентльмен перевел ему начертанное там латинское изречение. К описанию Великого пожара спустя какие-то годы добавили:
Но папское безумие, породившеетакие ужасы, все еще не побеждено.– Потому что пожар, знаете ли, устроили паписты, – объяснил джентльмен.
Обиджойфул счел, что сей факт неопровержимо доказывался уже тем, что был письменно отражен в столь великом сооружении. И пока Мередит мерз наверху, Обиджойфул просидел у Монумента еще полчаса, мрачно обдумывая новые ужасы, замышлявшиеся католиками.
Когда все было готово, они помолились. Затем рассадили детей по бочкам.
Тесть Юджина – человек кряжистый и сам не сильно отличался от бочки. Юджин знал, что купец из Бордо укроет их лучше, чем кто другой, и также решил, что уезжать нужно как можно скорее.
– Гугеноты повалят толпой, случится или затор, – сказал он жене, – или власти заметят.
Людовик XIV – «король-солнце», как его называли – был автократом и обладал властью, о которой не мог мечтать даже Карл I, веривший в свое Божественное право. Король, отстроивший огромный Версальский дворец, почти истребивший протестантов-голландцев и способный разорвать Нантский эдикт, не мог не подойти к делу тщательно. Всего через час после того, как они юркнули в купеческий дом, один из детей передал, что солдаты уже на пристани и обыскивают все корабли.
Юджин не зря доверился тестю.
– Я посажу вас на английское судно. Мы с капитаном давние деловые партнеры, он человек надежный. – Тесть вздохнул. – Лучшей возможности не будет.
Судно отплывало в английский порт Бристоль.
Юджин поблагодарил купца за риск, которому тот подвергался, и спросил, не хочет ли тот присоединиться к ним.
– Нет, – грустно ответил старик. – Мне придется сменить веру. – Он пожал плечами. – Ты моложе. И ремесло знаешь – устроишься везде. Но я-то виноторговец. Все, что имею, у меня здесь, да еще пятеро ребятишек. Так что хотя бы на время придется мне стать католиком. А дети, быть может, когда-нибудь переберутся к вам.
Было видно, что ему горько.
Теперь задача свелась к доставке Юджина с его небольшим семейством на борт. Впрочем, купец не сомневался в успехе.
– Пять бочек из сотни! Ваши будут в середке.
В бочках просверлили крошечные отверстия, чтобы дышать.
– Надеюсь, в море капитан вас выпустит, – продолжил купец. – Но просто на всякий случай…
Его жена выдала каждому по бутыли воды и два ломтя хлеба.
– Учтите, сидеть придется долго, – настойчиво напомнил он всем. – Ешьте и пейте по крошке и капле.