Лондон

Резерфорд Эдвард

Правительство Лондона, теперь обретавшее устойчивую структуру, состояло из трех уровней. Низшим считался приход, зачастую очень маленький, но в нем могло быть несколько важных граждан. Большую значимость представляли уорды, числом около двадцати. Каждый уорд располагал собственным советом – уордмоутом, куда входили его виднейшие жители, из которых формировался также городской совет. Но на вершине пребывали олдермены, по одному на уорд. Иногда они владели целым уордом и нередко сохраняли должность пожизненно. Они комплектовали милицию и, подобно множеству феодальных баронов, образовывали всемогущий внутренний городской совет. Сампсон Булл входил в эту группу.

Лондон, которым они правили, сильно разросся. Вдоль дорог,

покидавших столицу, выросли многочисленные дома, тогда как на западной стороне за воротами Ньюгейт, где ручей Флит превращался в Холборн, новую границу города обозначили камни, известные как городская застава. Но если на нынешних лондонских улицах и его торговых путях заправляли делами благородные купцы вроде Сампсона Булла, то мрачные стражи времен Нормандского завоевания никуда не исчезли. На западе несли караул укрепления близ ворот Ладгейт, на востоке высился могучий Тауэр. Лондонские замки принадлежали королю и его вельможам, которые требовали лишь одного: повиновения.

Но олдермен Булл, покончивший с делами уордмоута и отпустивший его членов мановением руки, не думал о короле. На уме у него было дело получше. Через несколько минут, взбираясь по пологому склону Корнхилла, он позволил себе погрузиться в приятные размышления.

Боктон. Булл собирался заполучить его назад.

Минуло столетие с тех пор, как сакс Леофрик лишился родового кентского поместья в пользу некоего Сен-Мало, соратника Завоевателя, и Буллы считали, что потеряли его навеки. Но двадцать лет назад молодой Жан де Сен-Мало заложил поместье и отправился во Второй крестовый поход. Тот обернулся катастрофой; рыцарь воротился разоренным и после нескольких лет борьбы сдался. Боктон только что перешел к его кредитору. Вчера этот господин встретился с олдерменом, чтобы ознакомить его с положением.

Кредитор оказался милым человеком, невысоким и утонченным. Он носил черный шелковый плащ и ермолку. Звали его Абрахам.

– Едва до меня дошло, что это было ваше имущество, я сразу пришел, – объяснил Абрахам. – Как вам известно, мне его всяко не удержать.

И Булл отозвался с улыбкой:

– Хвала Создателю за это.

В Лондоне развелось много ростовщиков. Все требовало денег: расширявшаяся торговля, изобилие разнообразных операций в возраставшей европейской империи Плантагенетов, расходы на заморские Крестовые походы. Норманнские, итальянские и французские ростовщики предоставляли огромные суммы; так поступало большинство христиан – крестоносцев ордена тамплиеров; и тем же занималась лондонская еврейская община. Их методы не сильно разнились – за одним исключением. Многие ростовщики обладали поместьями, а тамплиеры даже стали знатоками землеустройства, а евреям по-прежнему запрещали обзаводиться землями. Поэтому когда еврейский делец выкупал поместье, он всегда продавал его.

Абрахам назвал цену. Булл ответил, что заплатит, как только вернется его судно.

– И Боктон вновь будет наш! – объявил он жене и детям.

Выдающееся достижение, предел мечтаний!

Сомневался ли Булл в успешности плавания? Ни секунды. Доверял ли Абрахаму, чтобы немного выждать? Безусловно. Не имелось ли повода переживать за сделку? Что ж, не без того. Была одна нестыковка, которую он не мог целиком и полностью выбросить из головы.

Он ничего не сказал матери. Но это затруднение предстояло разрешить.

Его подъем по склону Корнхилла имел цель, и вот, достигнув вершины, он глянул вниз на второй источник своего отличного утреннего настроения.

Это был небольшой парусник. Во времена, когда большинство грузов переправлялось за море иностранными купцами, Булл сделался в прошлом месяце одним из немногих лондонцев, кто обладал собственным судном. Хотя обтекаемые, многовесельные норманнские ладьи еще встречались, ныне в Лондоне чаще использовались

крепкие суденышки южноевропейского типа, как у него. Широкое, с глубокой осадкой, влекомое обычно единственным парусом, оно было неуклюжим и медленным. Руль находился в кормовой части, чтобы править судном на манер, скорее, лодочника, орудующего единственным веслом. Но когг, как его называли, мог также плавать с небольшой командой в любую погоду и отличался огромной вместимостью.

В трюме же этого судна находилась треть состояния Булла в виде тюков шерсти для Фландрии. Когда оно вернется груженное шелком, специями и предметами роскоши, прибыль обогатит его достаточно, чтобы осуществить самое важное преобразование родового статуса и достатка со времен завоевания.

И резво же оно миновало Тауэр! Булл взошел на Корнхилл, чтобы охватить взором всю панораму грандиозного, сверкающего русла Темзы, устремленной к эстуарию. Когг вошел в протяженный Лондонский Пул [23] и приблизился к великому повороту реки.

23

Отрезок Темзы, примыкающий к Тауэрскому мосту в историческом центре Лондона; старейшая часть Лондонского порта.

Тут произошло нечто странное. Когг неожиданно дал крен. Секундой позже его нос развернулся к южному берегу, судно швырнуло в сторону, бешено завертело, но затем его будто поймала и удержала чья-то незримая рука.

Олдермен Булл, мгновенно понявший, в чем дело, издал вопль ярости, который было слышно, наверное, у церкви Всех Святых и даже ниже, на реке.

– Переметы! – взревел он. – Будь проклят король! – И помчался с холма.

Крамола, однако в Лондоне едва ли сыскался бы олдермен, с ней не согласный. Древние рыболовецкие права города давно перешли к высоким начальникам, и правом на рыбную ловлю на много миль по течению сейчас обладал не кто иной, как королевский слуга – констебль Тауэра. Поскольку Темза кишела рыбой, права эти были ценными и, следовательно, цинично использовались к выгоде констебля. В итоге широкие воды реки изобиловали сетями, запрудами, бонами и всевозможными ловушками. Не проходило и месяца, чтобы в них не угодило какое-нибудь судно. Эти заграждения именовались переметами. И хотя знатные купцы не прекращали жаловаться – даже самому королю – на ущерб, причинявшийся морским перевозкам, в ответ звучали лишь расплывчатые посулы, а чертовы переметы оставались на месте.

На исходе того же дня когг вернулся на верфь: руль сломан, на починку потерян день. Булл выяснил, что сети принадлежали рыжему рыботорговцу по имени Барникель, которого он немного знал. Тот вполне резонно заметил: «Сожалею о твоем судне, но я заплатил констеблю целое состояние за право там промышлять». Булл, как он ни был разъярен, едва ли мог возразить.

Он знал одно, причем с той самой категоричностью, какой отличались предки Булла. Его надули. Король и его констебль, пренебрегая мнением отцов города, наладили несправедливую систему, по сути рэкет. Другого Булл не знал, и ему не было дела. Стоя на причале и взирая через реку на Тауэр, он сдержанно, но грозно поклялся:

– Настанет день, когда я найду на них управу.

Уместно было бы счесть, что судьба удовлетворилась и более не омрачала лучшего дня в жизни олдермена Булла. Он всяко на это надеялся, покуда горестно брел домой уже вечером. Но это было недооценкой могущества Провидения.

Олдермен застал семейство на пороге. Домашние томились в тревожном ожидании. Вообразив, что дело в судне, он коротко сообщил, что придется чинить руль. Но мать, качнув головой, возразила:

– Боюсь, это не все. – Перехватив его нетерпеливый взгляд, она добавила: – Только держи себя в руках, Сампсон, не свирепей.