Лондонский ежик в подмосковном тумане
Шрифт:
– Ок, расскажешь тогда. Как у вас там погода?
– Дерьмовая
– У нас тоже
Побеседовав примерно часа полтора, подруги “расцеловались” и расстались, вполне довольные жизнью и друг другом.
А через несколько дней Бринуля, к несказанной радости и удивлению Ксюхи, прислала сообщение, в котором выражала намерение приехать в Россию. “Брин собирается выползти из своей раковины”, – с изумлением думала Ксюха. И я смогу взять в ладошки ее лицо, поцеловать любимые ямочки. В этот момент ноги ее сладко подкосились. Господи, я увижу Брин?
А потом все как-то закрутилось: дела, дела, дела. Общаться через Тичазу стало совершено некогда, и их общение как-то незаметно переместилось в Вотсап. И если они не отсылали друг другу по сто сообщений в день, то это значило, что день выдавался совсем уж адски загруженный.
Год несся к своему завершению, и однажды темно-серым утром Ксюха проснулась с улыбкой от уха до уха: сегодня к
Брин, 30-е декабря
Ксюху она узнала тотчас же, как только вышла из зоны таможенного контроля, сердце провалилось куда-то вниз, встало, заколотилось снова, часто-часто, Брин побежала было к ней, но от бега удержал весьма увесистый ее чемоданище на колесиках, который Брин тянула за выдвигающуюся ручку, она бросила к чертям собачьим чемодан, краем глаза увидев, что тот, обладая нехилой такой инерцией, продолжает самостоятельное движение, подрагивая на местах стыков напольной плитки. “Чемодан из дерева магической груши на ножках”, – подумалось некстати. Она подскочила к Ксюхе, все еще высматривающей ее несколько в стороне, хотела крикнуть “Ксюха!”, но из горла выдохнулось лишь какое-то хриплое “К-х”. Тут Ксюха увидала ее, округлила глаза, налетела, с неженской силой сжала в обьятиях, вытолкнув из легких Брин весь воздух. Они стояли так, прижавшись друг к другу и покачиваясь из стороны в сторону, как два китайских болванчика. “Мой хороший, мой родной”, – жарко и щекотно шептала Ксюха в ухо. Брин вдохнула, наконец, и выдохнула “Привет”. “Т-ты что, курила?” Ксюха рассмеялась: “Ну тебя в баню, я пиздец как нервничала, понятно?” Сбоку раздалось покашливание: “Здрасьте. Костя. Я извиняюсь, чемоданчик вот ваш. Зря бросили. Попрут”. Брин поздоровалась с Костей, от переизбытка чувств сделав то, чего с незнакомыми и даже малознакомыми мужчинами не делала никогда: чмокнула в пухлую колючую щеку, тут же стушевалсь, зарделась, посмотрела вопросительно на Ксюху. Та расхохоталась: “Я ж тебе говорила, Костян. Выпущена в единственном экземпляре”.
Брин, наконец-то, осмотрелась. Здание аэропорта не произвело на нее впечатления: она думала, что в России все большого размера и ей представлялось, что международный аэропорт будет огромным, но нет: по сравнению с Хитроу, из которого Брин вылетела каких-то несколько часов назад, Домодедово был весьма скромных размеров.
“Девушки, может, уже двинемся, а то еще черт его знает, сколько до дома тащиться, а уже жрать хочется”, – жалобно пробормотал Костик.
“А когда тебе жрать не хочется, скажи мне, пожалуйста”, – вперив суровый взгляд в супруга, произнесла Ксюха. Тут рассмеялась Брин, явив Ксюхе ямочки на щеках (отчего у последней незамедлительно сделались ватными колени), и настояла на том, чтобы напоить Костика кофе и накормить бутербродами в кафе тут же, в здании аэропорта. Пили кофе, как – то сразу Брин с Костиком перешли на “ты”, с этими людьми было легко, приятно и светло на душе. По выходу из аэропорта Россия встретила низким свинцовым небом и сыпавшейся оттуда, сверху, мерзкой мокрой крупой. Как и не уезжала никуда: отвратная погода, обычный, похожий на лондонский, пригород (Домодедово от Москвы километрах в двадцати, сказал Костик). Погрузились в новенький костиков рено, Брин с Ксюхой на заднем сиденье. Узнав, что поедут они в Павлово-Усад не через Москву (”Если через Москву – то лучше убейте меня сразу”, – застонал Костик), Брин к дороге интерес потеряла, обхватила руками ксюхино плечо, уткнулась в него головой, тихо и счастливо засопела. Ксюха свободной рукой поглаживала короткие волосы Брин, и потихоньку целовала ее в макушку. В пробку они все – таки попали, и, ритмично покачиваясь от постоянных ускорений – торможений, убаюканная теплом от обогревателя, вдыхая запах ксюхиной кофточки (куртки они сняли и сложили в угол сиденья: жарко), Брин дремала и молилась про себя, чтобы эта пробка никогда не кончалась.
Было уже темно, когда Брин с чемоданом и сумкой выгрузили возле подьезда четырехэтажного кирпичного дома. Костик, пыхтя и чертыхаясь, потащил барахло Брин вверх по лестнице. Они поднялись на второй этаж, Ксюха открыла металлическую дверь, зашла, включила свет. Квартира была и правда чудо как хороша: вся белая, с хорошей техникой и минимумом мебели. Ввалился, пыхтя, с чемоданом и сумкой Костик. “Мой хороший, мой родной, устал?” – спросила мужа Ксюха (Брин больно кольнуло: “Как это…это же я – хороший? Это же я – родной?”).
– Некоторым образом. Надо бы… Того-не того.
– Ладно, иди ставь машину к дому, потом в магаз сходи. Новоселье отпразднуем.
– Так это, на работу завтра еще.
– А чего, обязательно нажираться как свинья?
– Не, ну чего ты сразу начинаешь-то?
– Ничего, чего…Возьми пару бутылок вина белого, торт, ну и себе…чего-нибудь…без фанатизма, я ясно изьясняюсь?
– Яволь, майн фюрер.
– Пошел.
Повеселевший Костик отбыл, а Ксюха, тем временем, позвонила родителям: (как там Андрюша), показала Брин, где постельное белье, полотенца, чай, кофе, сахар (Ксюха обо всем заранее позаботилась), где как чего включается-выключается, вручила один комплект ключей, другой, на всякий случай, оставила себе, дала бумажку с номерами телефонов, на все случаи жизни, начиная от ее, ксюхиного номера, и закачивая номером службы спасения; там же были адреса, этот и ее, ксюхин. Бумажку велела вложить в паспорт, паспорт велела всегда хранить во внутреннем кармане пальто, а отнюдь не в сумке. Залезла в ее телефон, поставила метки на гуглмапе: ее адрес и ксюхин, железнодорожный вокзал, здешний и в Москве, Курский (с Курского будешь едить, сначала со мной; потом, если я пойму, что тебя можно отпускать одну – будешь ездить одна), забила свой номер, номер такси, в вечернее время по городу повелев передвигаться исключительно на такси. Так, вроде все. Вопросы? Ошарашенная таким напором Брин отрицательно помотала головой. Тогда давай в душ, я поставлю чайник.
– А горячая вода здесь есть?
– Горячая вода у нас есть везде. А у вас в ЛондОне?
– Не везде.
– Нихренаська.
Вернулся Костик, погромыхивая бутылками в белом полиетиленовом пакете. Сели на кухне пить чай. Брин, распаковавшая уже часть багажа, облачилась в домашний халат, на короткостриженную голову накинула полотенце. Она сидела рядом с пышущей теплом батареей, подобрав под себя ноги, и пила из кружки с отколотой ручкой сладкое красное вино; ей было спокойно и радостно. Ксюха подтрунивала над Костиком за какой-то его очередной косяк, а он что-то бубнил в свое оправдание. Брин постепенно захмелела, оперлась подбородком на руку, и просто слушала это их “бу-бу-бу”, встряхиваясь каждый раз, когда Костик предлагал подлить или провозглашал очередной тост (”Ну, за дружбу между народами, вдрогнули? Вздрогнули!). Брин словно повисла в пространстве, воздух уплотнился, звуки постепенно утихли, и она погружалась в этом плотном, как желе, воздухе, погружалась в забвение, в тишину, в сон.
Разбудила ее мягкая рука, гладящая по щеке. Было темно, только по потолку ползли взад-перед световые пятна от фар автомашин.
– Давай, детка, вставай, я тебе постелила.
– Ксюха. Ксюха. А где Костик?
– Домой пошел, поздно уже.
– А почему ты не пошла домой?
– Сейчас тебя уложу, и пойду.
– Я не хочу.
– Чего ты не хочешь?
– Чтобы ты уходила.
– Я завтра приду, окей?
– Побудь со мной еще немного?
– Хорошо, хорошо, ложись давай.
Ксюха сняла с Брин халат, лифчик, уложила ее, укрыла одеялом.
– Я люблю тебя, Ксюха, вдруг повернувшись к ней лицом, сказала тихо Брин.
– Детка, я тоже тебя люблю, но…это же все несерьезно, ты же понимаешь…у меня семья…
– Я люблю тебя. Почему ты не любишь меня?
Ксюха дернулась, как от удара током: она вспомнила свои видения: мертвые белесые глаза, окровавленная вода в ванной.
– Я люблю тебя, Брин.
– Иди ко мне.
31-е декабря
Брин проснулась с колотящимся отчаянно сердцем от резких блеющих звуков: удивленно разглядывая белую стену перед глазами, несколько секунд не могла понять, где она находится. Потом поняла, вспомнила, дернула головой направо, – Ксюха лежала рядом, терла пухлыми руками глаза, пытаясь проснуться. Телефон продолжал блеять. Брин заверещала “Йеху!!!”, откинула одеяло с себя, а заодно и с Ксюхи, вскочила, бросилась на Ксюху, оседлала сверху, взяла в ладони мягкие ксюхины щеки, покрыла поцелуями лицо. “Малыш, надо ответить”, – Ксюха потянулась за телефоном, но Брин впилась в ксюхин рот своим ртом, требовательным язычком, острым и длинным, разжала ксюхины зубы, нашла язык, всосала в себя вместе со сладкой тягучей слюной “ М-м-м…Бринуль, надо ответить. Даже зубы еще не чистили. Это негигиенично” – Ксюха дотянулась, наконец, до телефона “Але. Да. Да. А сколько времени? Блять. Пять минут. Да, давай”. Ксюха скинула с себя Брин, вскочила.
– Бринуль, я побежала.
– Ты сегодня работаешь.
– Да, приходи сегодня вечером к нам, будем старый год провожать и встречать новый.
– Хорошо.
Ксюха похватала одежду и побежала в душ; ее большие, нежные, круглые ягодицы при этом восхитительно заколыхались.
– Можно я возьму твою зубную щетку?
– Конечно. Это будет гигиенично?
– Ой, иди в баню, а?
Брин расхохоталась и подошла к двери ванной:
– А твой язык в моей попке – это тоже, конечно же, гигиенично?
– Иди в пизду, а?
– Окей, но разве ты не должна отправляться на работу?
Сквозь шум воды послышалось что-то матерное.
Ксюха вышла через несколько минут, энергично вытирая голову мохнатым полотенцем. Поцеловала взасос Брин, спросила: “Чем будешь заниматься?”
Брин стала загибать тонкие пальчики:
– Думать о тебе. Мастурбировать. Мастурбировать и думать о тебе. Думать о тебе и мастурбировать. Потом, возможно, я захочу спать. Потом надо поменять доллары и сходить за покупками.