Лондонский ежик в подмосковном тумане
Шрифт:
– С хвостиком, значит. Вот тебе хвостик (сунула Брин под нос сложеный фигой палец). Ксюха, тяпнутая за этот самый палец белыми острыми зубками, от неожиданности взвизгнула, Брин тоже взвизгнула, испугавшись, что причинила подруге боль. Опять захохотали, обнялись, повалились, в очередной раз, на диван.
Вечерело. Окончательно утряся планы на завтра, стали собираться, Брин домой, Ксюха – провожать
Подошли к металлической, с облупившейся серой краской, двери подьезда:
– Ты зайдешь?
– Зайду, но на ночь не останусь.
Поднялись на второй этаж, зашли в квартиру. Брин стала целовать Ксюху в рот, попутно освобождаясь от своей пуховой куртки и расстегивая ксюхино пальто.
– Почему не останешься?
– Во-первых, вечером возвращается от моих родителей Андрюхан – мама должна быть дома, а во-вторых – Костяну нужно “дать”, пока он не вскочил на какую-нибудь шалаву. Не зыркай на меня, родная. Мы же с тобой это обсуждали. Давай не будем все портить сейчас, когда у нас все так чУдно и хорошо, окей? Живи здесь и сейчас. А сейчас раздевайся, пошли в душ.
Через несколько часов, Ксюха, собиравшаяся домой, вызвала такси.
– До твоего дома пешком пять минут, зачем такси?
– Ты вообще слушала меня, когда я говорила, что в вечернее время передвигаться нужно исключительно на такси? Дети мои, остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют там безраздельно. Откуда это?
Брин дернула худеньким плечиком.
– Эх ты, эстет лондонский, не читала Конан-Дойла.
– Точно. Болота. Собака.
Ксюха вставать запретила, расцеловала подругу и ушла, закрыв дверь своим ключом. Брин лежала в полутемной квартире на смятой и теплой ксюхиным теплом постели, смотела на двигающиеся по потолку полосы света от автомобильных фар и думала, что так счастлива, как сейчас, она уже не будет, наверное, никогда.
2-е января
В Москву ехали на электричке, в шумном и многолюдном вагоне. Было жарко, душно даже, пассажиры вокруг них были беззаботны и веселы какой-то нервической, как показалось Брин, веселостью. Стучали колеса, гудели электрические внутренности поезда, стоял гвалт и детский гомон, тут и там раздавался экзальтированно-алкогольный смех. Шестеро мужиков, оккупировавшие две соседние лавки, беззастенчиво потребляли водку (прямо с утра, ужаснулась Брин), ловко разливая из бутылки в пластиковые белые стаканчики, аппетитно закусывали мандаринами. Ксюха рассказывала про электрички, про то, сколько своей жизни проводят “замкадыши” в этих самых электричках, чтобы добраться до работы в Москву (часа полтора, а то и два – в электричке, плюс метро, полчаса, а то и час, а вечером – обратно). Суровая жизнь у жителей подмосковья, выживают только сильнейшие, – шутила Ксюха. Ехали довольно долго; Брин разглядывала в окно однообразные подмосковные пейзажи.
Потом Ксюха показывала Курский вокзал, как ориентироваться, как попасть из вокзала в метро, и т.д., и т.п. Брин приятно удивило, что все надписи на информационных табло дублируются на английском, а в метро – чудное дело – вообще схема движения – под ногами, очень удобно. Она подумала, что, может быть, даже одна не заблудится.
Гуляли по обычным туристическим местам: Красная площадь, Собор Василия Блаженного, Александровский сад. Брин неприятно поразило какое-то чудовищное количество туристов; многие, как и она, были с фотоаппаратами на плечах. Ксюха потащила в пушкинский музей: из-за копии микеланджеловского Давида, главным образом. Возле статуи надолго замерла, как показалось Брин, будто бы даже зависла.
– Посмотри на кисть правой руки, Бринуль. Само совершенство. Причем заметь – левая кисть не производит такого впечатления, как правая. Посмотри, как будто с двух разных натурщиков ваял. Какие сухожилия, кровеносные сосуды. М-м-м…”тащусь”…у меня трусики намокли, без шуток. Причем, заметь, – всю руку целиком идеальной я бы не назвала: не хватает все же наполненности в бицепсе.
Потом, когда подруги уже вышли на улицу, Ксюха спросила:
– А знаешь, чья рука идеальна?
– Молодого Шварценеггера?
– Сильвестра Сталлоне, в первом его фильме.
Конец ознакомительного фрагмента.