Лондонский ежик в подмосковном тумане
Шрифт:
– В Англии же, вроде, фунты?
– Доллары – они везде, детка.
Ксюха взяла в ладони улыбающееся лицо Брин, поцеловала обе ямочки на щеках, сказала: “Счастливый ты человек”, убежала.
Брин прошлепала босыми ногами до постели, упала навзничь, взяла подушку, втянула пьянящий запах ксюхиных волос. Она почувствовала странную опустошенность и легкость. Она была счастлива, почти так же, как в тот день, когда держала на руках своего только что рожденного ребенка.
Позже бикнул Вотсап:
– Уже скучаю..чего поделываешь? :)
В ответ полетела фотка
– Ах ты, маленькая шлюшка..знаешь, Бринуль, тебе нужен нормальный мужик, чтобы вытряс из тебя все эти розовые глупости..или вытряхнул..или вытрахал…
– Мужик, это такой волосатый, плохо пахнул, много ест? :)
– Детка, как ни крути,
– О-о..такого в моей жопе не был год..
– Вот и я о чем..все, побежала…чмоки
– Чмоки ;)
Брин приняла горячий душ, оделась потеплее, натянув, помимо прочего, черную лыжную шапку, надела тяжелые трекинговые ботинки и сделалась совершенно неотличимой от подростка, из тех, что кучкуются по вечерам возле подьездов, слушают дебильную музыку (тыц-тыц-тыц-тыцелуешь меня) и пьют упаковками эти свои ужасные энергетики. Взяла паспорт, тысячу долларов на размен, пошла изучать сумрачный город Павлово-Усад, Павлик, как его называли местные.
Брин вышла на улицу, с удовольствием вдохнула холодный влажный воздух. Падал негустой пушистый снежок. Небо не было уже таким свинцово-серым, посветлело, приподнялось на землей. Оно было все сплошь, от края до края, однотонным и ровным, словно там, наверху, небесный художник поленился придумывать что-нибудь эдакое, а просто взял большой тюбик титановых белил, надавил как следует из этого тюбика на холст, добавил малую толику черного, и размазал небрежно мастихином по всему холсту. Потом подумал немного, взял большую пушистую кисть, обмакнул чуть в лазурь, растушевал здесь немного, там чуть-чуть, и здесь – добавил капельку белил: “И так сойдет!” – вспомнился озорной хрипастый мальчишка, герой мультфильма.
Брин, сверяясь время от времени с гугл-мэпом, зашла в банк, разменяла на рубли доллары, купила в ближайшем “Магните” бутылку вина, печенья и еще по мелочи кое-чего: готовить не хотелось, тем более вечером будет застолье, по-русски, когда на столе очень-очень много всего. Она весело шагала по направлению к дому, разглядывая окрестности (много типовых, в три, четыре, пять этажей, домов, ничего примечательного), и встречных людей (люди как люди: все спешат куда-до, лица сосредоточенные, неулыбчивые, но нет, не мрачные и не злые). Тут поток мыслей Брин неожиданно прервался из-за вот какого фокуса: планета Земля выпрыгнула из-под ног, и мощно и страшно, всеми своими шестью сикстиллиардами тонн, шарахнула по спине и затылку так, что у Брин в голове взорвался белый сноп искр. “В прошлом году у нас мужик с воза упал, так у него из глаз такие искры посыпались – все сено сжег”, – откуда-то всплыло в сознании. Она лежала на спине и, приподняв голову, ошеломленно смотрела на бутылку вина, которая, выпрыгнув из пакета, весело катилась вниз под уклон, подпрыгивая на неровностях. Брин со стоном поднялась, и опять чуть не упала: под ногами был лед, припорошенный сверху снежком. “Что же вы, демоны (ксюхино слово), тротуары не чистите?” – мысленно негодовала она на неведомые коммунальные службы. Но ничего, беглую бутылку вина поймали сердобольные прохожие, вернули, отряхнули спину. “С-с-с-пасибо”. “ Иностранка, что-ль? И откуда ж такая?” “И-и-з Англии”.
Брин вернулась домой, переоделась в домашнее, налила вина, приложила к затылку пачку замороженного зеленого горошка. Включила телевизор, онлайн-кинотеатр. Советских фильмов с субтитрами не нашлось, пришлось смотреть так, без перевода, прихлебывая вино и похрумкивая печеньем. (” Вино пью, печенье жую, Плутарха читаю. Все и сжевал).
Брин, к своему удивлению, обнаружила, что, хотя она не понимает многих слов, общая канва фильма ей понятна. И вообще, если не вдумываться в каждое произнесенное героем фильма слово, можно понять, о чем он говорит. Это как плыть по течению: не надо с ним бороться, нужно спокойно в этом течении двигаться. Она подумала, что, вероятно, здорово спрогрессировала в русском за последние полгода. Все-таки носитель языка – это сила. Ай да Ксюха, ай да сукин сын.
Брин постепенно почувствовала вялость и тошноту. Встала, подошла на нетвердых ногах к зеркалу: лицо осунувшееся, бледное, зрачки расширенные. Легла снова, провалилась в сон.
Разбудил ее звонок в дверь. Брин, долго путаясь в одеяле и обрывках беспокойного сна, пыталась выбраться из постели. Выбралась наконец, открыла. Ксюха вошла, закрыла за собой дверь, стала целовать:
– Мой хороший, мой родной, здравствуй.
– Привет, Ксюха.
Ксюха оторвалась от нее и внимательно посмотрела:
– Что с тобой, Бринуль? Бледная вся, под глазами круги.
Брин, скосив глаза, пыталась шутить, что мол, мастурбировала слишком много.
– Ну-ка, в глаза мне посмотри, мастурбатор несчастный. Что случилось?
Пришлось рассказывать правду.
Ксюха прижала к себе, ощупала затылок:
– Горе ты мое луковое.
– Я долго хотела спрашивать: почему горе – луковое?
Ксюха автоматически поправила:
– Давно хотела спросить. Горе луковое, потому что от него плачут.
Брин распахнула глаза:
– Разве ты от меня плачешь?
– Постоянно, малыш.
– Почему?
– Потому что я люблю тебя.
Брин рассчиталась с Ксюхой за квартиру, продукты, за бензин, и так просто добавила, для ровного счета, несколько синих бумажек. Ксюха стала протестовать, что, мол, они, как неродные, копейки будут считать и прочее, и прочее. Брин настояла. Отправились к Ксюхе, Брин только пакет с подарками захватила с собой.
Ксюхин дом представлял собой обычное жилище среднего россиянина: двухкомнатная квартира, набитая разносортной мебелью, с кучей вещей, нужных и ненужных. Было в квартире, впрочем, чисто и уютно, и стоял запах устроеного и вполне благополучного быта: пахло ДСП, деревом, кожей, старым ковром, мандаринами, котлетами, салатами, майонезом и еще бог знает чем, но пахло вкусно и очень по-домашнему.
Костик был дома один, и он, по ходу дела, уже успел приобщиться к празднику: он был одет в джемпер в косую крупную клетку, серые брюки, неприятно поражавшие синтетической блескучестью и свежевыглаженными “стрелками”, на ногах – видавшие виды войлочные тапки; взгляд его был благостен и маслянист. (Ксюха посмотрела на мужа уничтожающе, но Костик принял в себя уже достаточно, чтобы приобрести к подобным взглядам иммунитет). Андрюхан, по его словам, решил встречать Новый год с бабушкой и дедушкой: родительские подарки, которые, по идее, должны быть распечатаны первого числа, он уже выклянчил, а у бабушки с дедушкой под елкой лежали две завернутые в блестящую цветастую бумагу коробки. “Пропер Твелв, ни хрена себе”, – заорал Костян, получив от Брин бутылку виски. Полез целоваться, щекотно тыкаясь усами в шею. Ксюха получила старое издание ее любимого Шерлока Холмса, Андрюхану под елку Брин поставила трансформера с горящими красным огнем глазами. Брин же от Костика и Ксюхи достался цветастый огромный шерстяной платок.
Сели за стол, перенесенный из кухни по случаю праздника, провожать старый год под непременную “Иронию Судьбы”. Брин сидела на диване, облокотясь на мягкий диванный валик, слева подпирала теплым телом Ксюха, все было чудно, радостно и нетревожно, и играли на щеках Брин ямочки, и переполняло душу счастье, и задушевно тренькала гитара в руках телевизионного очкастого хирурга, и выводил он свое “Я спросил у тополя, где моя любимая”, и ревела с три ручья от этой русской проникновенности к этому времени уже не совсем трезвая Брин, а, глядя на нее, заревела и Ксюха, пуская из носа (опять) пузыри. Потом они что-то опять нарезали, готовили, убирали грязную посуду, приносили чистую, весело звенело стекло, посуда, вилки. В общем, стоял гвалт и нетрезвая суматоха, какая царит в любой российской семье незадолго до наступления нового года. Говорил какую-то речь, выразительно и с чувством, этот их бессменный президент с резиновой мордой, Брин мало что из этой речи поняла, да и не все ли равно. Били куранты, хлопнуло и истекло пенной струей неохлажденное шампанское, кричали “Ура”, Брин целовала Ксюху, Ксюха целовала Брин и Костика, Костик целовал Брин и Ксюху, шутили по телевизору какие-то комики. Ксюха и Костик ржали, Брин не понимала ни слова, да и плевать: она поджала под себя ноги, обхватила Ксюху за талию, уткнулась носом в ксюхино плечо, и хотелось ей только одного – обратиться в демона, (как из книжки советских фантастов, братьев, как их, Брин забыла фамилию), чтобы взять кусок пространства: эту вот квартиру, этих двух людей, остановить время, закуклиться с ними, отгородиться от остального мира куполом. Навсегда.