Лопушок
Шрифт:
И мы снова целовались.
Низко, в северо-восточной части неба, блестела удивительная звезда. Казалось, она, мерцая, переливается всеми цветами радуги.
— Смотри! — говорил я Тамаре и показывал на звезду пальцем.
— Синяя! — радостно шептала моя фея.
— Зелёная! — продолжал я.
— А теперь красная! — смеялась Тамара.
— Снова синяя… — я наклонялся к её губам, и мы забывали про нашу звезду.
Вода тихонько булькала буквально у наших ног, приятели говорили мне, что ночью вверх по нашей речке поднимаются целые косяки крупных
Музыкой осенних ночей были мелодичные песни сверчков.
Их чудные трели раздавались и справа, и слева, и спереди, и сзади.
Сверчков было так много, что казалось, будто весь мир состоит только из этих невидимых музыкантов. Они пели без устали и без перерывов. Однажды я принёс фонарик, и мы с Тамарой, стараясь ступать неслышно, подошли к кусту древовидной мальвы, на ветвях которой обосновался невидимый певец. Я включил фонарик, и мы не без труда обнаружили маленького бледно-серого кузнечика, мелкие движения которого, как оказалось, и были источником удивительных серенад. Скромный вид ночного певца полностью компенсировался его непостижимыми музыкальными способностями.
Тонкие, волшебные звуки, словно гимн уходящей осени, с каждым вечером становились всё печальнее и печальнее.
Особенно грустно было то, что мы с Тамарой стали замечать, что количество ночных менестрелей неумолимо уменьшается, и их песни становятся всё тише и тише.
Это означало, что осень вступает в свои права.
Почти всё время мы разговаривали шепотом.
— Тебе не кажется, что мы остались одни? — тихо спросил я однажды.
— Как это?
— Ну, совсем одни. На всём белом свете.
— А-а…
— Не кажется?
— Кажется.
Почему-то сладко щемило сердце.
И мы снова начинали целоваться.
Иногда мы вспоминали про наших друзей — Лёшку и Наташу — и ненадолго возвращались к забытой забаве — качелям под деревом грецкого ореха. Только теперь всё было иначе. Лёшка с Наташей сидели на одной стороне, причем мой приятель так крепко и властно обнимал свою подружку, что мне становилось завидно. Мы с Тамарой занимали другую половину люльки, какая-то просторная попона служила нам верным убежищем от осеннего ветра, никто не мог видеть, как я осторожно и ласково обнимал Тамару и прижимал к себе её упругое тело. Мы толкали люльку, и Лёшка сразу начинал жадно, взасос целовать Наташу — вынести это было просто невозможно, и мы с Тамарой тоже целовались, наши поцелуи были почти невинными по сравнению с тем, как самозабвенно предавались этому занятию наши друзья. Люлька совершала медленные, плавные движения, и эти равномерные колебания и ритмичный скрип канатов над нашими головами, казалось, содержали в себе какой-то постыдный намёк на что-то совсем взрослое и запретное.
Не знаю, что делали там, под своей попоной, Лёшка с Наташей, но мои руки были гораздо более бесстыжими, чем тогда, когда мы с Тамарой оставались наедине. Трепеща
Тамара удерживала мои ладони, но не отталкивала.
Мне хотелось расстегнуть несколько пуговок, но, признаюсь, я не осмеливался сделать это.
— Ты с ума сошёл, — едва слышно шептала Наташа.
— Ничего не видно, — глухо бурчал Лёшка.
Я скашивал глаза и действительно не мог понять, что там у них происходит, потому что Лёшка почти лежал на девочке. Если бы просто лежал! Он как-то недвусмысленно двигался, словно… Неужели?
Нет! Не может быть!
Разве что — «понарошку».
Хмелея от общей атмосферы любви, я начинал гладить живот моей девушки, короткое платье сминалось кверху, и мои пальцами касались тугих трусиков.
Я умирал от любви.
При этом мы, как и Лёшка с Наташей, целовались немыслимо долгим поцелуем, и я был уверен, что счастливее меня нет никого на свете.
Наступила вторая половина октября, и деревья пожелтели.
— Пойдём погуляем по лесу, — с трудом произнёс я.
С трудом — потому что это была непростая фраза.
Все пацаны в один голос хвастались, что если девчонка соглашается пойти с тобой в лес, то можно считать, что победа в кармане.
— Пойдём, — запросто ответила Тамара.
Жаркая волна ударила мне в лицо.
Как легко она согласилась! Моя победа в кармане!
Неужели Тамара не знает, что может случиться в лесу?
И в тот же миг мне стало совестно.
Что это я так плохо думаю про мою девушку! Она доверяет мне! А я…
Какая победа? Баран! Ведь я люблю её!
Осенний лес встретил нас прозрачным воздухом и гулким шумом ветра в кронах высоких буков.
— Смотри, под ними ничего не растёт, — удивилась Тамара.
— Да, под буками и грецкими орехами никогда ничего не растёт.
— Почему?
— Буки и грецкие орехи не желают этого, — рассмеялся я.
— Какие они эгоисты, — улыбнулась Тамара.
Мы прошли по буковой роще и вышли на небольшую полянку.
— Посидим? — пытаясь говорить равнодушно, предложил я.
— Давай, — ответила Тамара и достала из сумочки покрывало.
Ничего себе…
А я думал, что нам хватит и моего пиджака.
И мы посидели…
Нам понадобилось лишь две минуты, чтобы повторить весь тот скромный любовный опыт, который мы накопили за всё это время.
Дальше начиналось неизведанное.
Тамара лежала на спине, а я жадно и страстно целовал её.
Девочка совсем не сопротивлялась, когда мои вздрагивающие от волнения пальцы расстегнули её плащ, а затем пуговки кофточки.
— Люблю, люблю, — шептал я и пытался просунуть ладонь под лифчик.
Ничего не получилось.
Я говорил какие-то нежные слова, лицо Тамары стало пунцовым, губы мелко задрожали, и она стала дышать шумно и жарко.
Моя ладонь скользнула вниз по её животу, по бедрам, достигла кромки короткой юбки и, прихватив край ткани, отправилась в обратный путь.