Лорд Хорнблауэр

Форестер Сесил Скотт

— Хорошо, Доббс, — сказал Хорнблауэр. — Я буду через пять минут. Пошлите кого-нибудь разбудить герцога и предупредить, что я зайду к нему.

Едва Доббс вышел, он бросился за брюками, и, балансируя на одной ноге, встретился с сонным взглядом Барбары.

— Это мир, — пояснил он. — Войны больше нет.

Даже будучи поднятым на такой манер, Хорнблауэр одевался, впрочем, как всегда, очень быстро. Прежде, чем Барбара успела ответить, он уже заправил в брюки ночную рубашку — длинные полы из плотного материала создавали теперь в поясе неудобную полноту.

— Мы знали, что это произойдет, — проворчала Барбара. В свете последних событий ей пришлось поспать слишком мало.

— В любом случае, герцог должен быть поставлен в известность незамедлительно, — сказал Хорнблауэр, всовывая ноги в туфли. — Думаю, что на рассвете мы

отправимся в Париж.

— На рассвете? А сколько сейчас времени?

— Шесть склянок. Извини — три часа.

— О! — произнесла Барбара, снова откидываясь на подушку.

Хорнблауэр надел мундир и задержался, чтобы поцеловать ее, но ответный поцелуй получился лишь формальным.

Герцог заставил его ждать пятнадцать минут в приемной бывшей резиденции префекта, где теперь разместился сам. Новости он выслушал в окружении своего совета, и под маской королевского стоицизма нельзя было разглядеть ни одной эмоции.

— Что с узурпатором? — таков был первый вопрос, который он задал, выслушав Хорнблауэра.

— Его будущее отчасти решено, Ваше королевское высочество. Ему был обещан трон какого-нибудь маленького государства, — сказал Хорнблауэр. Произнесенная им фраза показалась ему абсурдной.

— А Его величество, мой дядя?

— В донесении ничего не сказано, Ваше королевское высочество. Без сомнения, Его величество теперь покинет Англию. Возможно, сейчас он уже в пути.

— Мы должны быть в Тюильри, чтобы принять его.

Глава 16

Хорнблауэр сидел в гостиной отеля «Мерис» в Париже, перечитывая пришедшее вчера письмо, начертанное на хрустящем пергаменте. Человек, неравнодушный к подобного рода вещам, обозначил бы как содержание письма, так и употребляемые в нем выражения как благодарность.

Поскольку величие и незыблемость Британской империи зависят, в наибольшей степени, от знаний и опыта в морских делах, Мы ценим высочайшую доблесть тех, кто, отстаивая Наши интересы, борется за сохранение Нашего господства над морем. Именно по этой причине Мы решили пожаловать титул пэра нашему верному и преданному сэру Горацио Хорнблауэру, кавалеру ордена Бани, происходящему из древнего семейства в Кенте и посвятившему себя с ранних лет морской службе, достигшему высокого положения в Нашем флоте благодаря собственным достоинствам и заслужившему Нашу благодарность за исполнение многих важных поручений, проявившему при этом верность, отвагу и удачливость. В последних войнах, терзавших в течение многих лет Европу, войнах, столь щедрых на морские сражения и экспедиции, едва ли найдется значительное событие, в котором он не принимал бы существенного участия, и как бы не были велики опасность и трудности, он преодолевал их с присущим ему удивительным умением, и фортуна ни разу не отвернулась от него.

Из вышеизложенного становится ясно, что мы решили пожаловать этот высокий титул поданному, оказавшему столь выдающиеся услуги Нам и стране, как в знак признания его собственных достоинств, так и в силу того, что своим примером он поощрял других к ревностному исполнению долга.

Так что теперь он стал пэром королевства, бароном, лордом Хорнблауэром из Смоллбриджа, графство Кент. В истории существовало лишь два или три случая, когда морской офицер возводился в звание пэра до производства в адмиралы. Лорд Хорнблауэр из Смоллбриджа — разумеется, он решил сохранить в своем титуле фамилию. Возможно, в имени Хорнблауэр можно найти что-то гротескное, и все же оно ему нравилось, и он не собирался променять его на почти анонимное «лорд Смоллбридж» или «лорд Какой-то-там-еще». Пеллью, по слухам, решил называться лордом Эксмутом. Это, возможно, устраивает Пеллью, но не его. Его шурин, став пэром, предпочел личный титул поземельному, сделавшись маркизом Уэлсли, а не графом Морнингтоном. Другой шурин, из-за невозможности использовать имя Уэлсли, занятое старшим братом, назвался Веллингтоном, очевидно, из желания сохранить, насколько возможно, созвучие с родовым именем. Теперь он герцог, это намного выше барона, и тем не менее, все трое они являются пэрами, лордами, наследственными законодателями. Маленького Ричарда называют теперь досточтимым Ричардом Хорнблауэром, и со временем он унаследует от отца титул «лорд Хорнблауэр».

Формальности, связанные с титулом, оказались довольно любопытными. Скажем, Барбара, как дочь графа — отцовский ранг имел здесь первостепенное значение, вне зависимости от того, что один из ее братьев теперь маркиз, а другой — герцог, имела преимущественное положение по сравнению с женой кавалера ордена Бани. До вчерашнего дня она называлась леди Барбара Хорнблауэр. Отныне, в результате возведения мужа в пэрское достоинство, ей придется стать просто леди Хорнблауэр. Лорд и леди Хорнблауэр. Звучит неплохо. Это высокая честь и достижение, венец его профессиональной карьеры. По правде говоря, невероятная удача для такого недотепы. Мантия и корона. Хорнблауэр вздрогнул, вспомнив кое-что. Нелепое предсказание Фримена насчет золотой короны, сделанное им во время гадания на картах в каюте «Флейма», теперь исполнилось. Предвидеть такое было слишком для Фримена — даже ему самому ни на миг не приходило в голову, что он может стать пэром. Однако другая часть предсказания оказалась блефом. Фримен толковал об опасности и белокурой женщине. Теперь, с наступлением мира, все опасности позади, и рядом с ним нет никаких белокурых женщин, если только не считать таковой Барбару с ее голубыми глазами и светло-каштановыми волосами. Разволновавшись, он вскочил, и готов был уже начать мерить шагами комнату, когда из спальни вышла Барбара, готовая к вечернему приему в посольстве. Она была вся в ослепительно белом, так как замысел вечеринки состоял в демонстрации наивысшей преданности Бурбонам, и женщины должны были одеться в белое, вне зависимости от того, идет им этот цвет или нет — это, наверное, могло послужить самым убедительным доказательством лояльности к только что восстановленной династии, какое только возможно.

Готовясь сопровождать ее, Хорнблауэр взял шляпу и плащ. «Вот уже в сороковой раз за сорок последних дней, — подумал он с иронией, — я делаю одно и то же».

— Мы не станем надолго задерживаться у Артура, — сказала Барбара.

Артур — ее брат, герцог Веллингтон, необъяснимым образом превратившийся недавно из командующего армией в посла Его британского величества при дворе Его наихристианнейшего величества короля Франции. Хорнблауэр выразил свое удивление.

— Нам нужно пойти к Полиньякам, — пояснила Барбара, — чтобы повстречаться с месье Принцем.

— Разумеется, дорогая, — сказал Хорнблауэр. Ему показалось, что он сумел полностью искоренить оттенок покорности в своем голосе.

Месье Принц — это принц Конде, представитель младшей ветви Бурбонов. Хорнблауэр начал уже ориентироваться в запутанных связях французского общества, на котором тяжело отразились завихрения прошедшего века. «Неужели я единственный, кто воспринимает их как вышедший из употребления анахронизм?» — подумал он. Месье Принц. Месье Герцог — это, насколько помнится, герцог Бурбонский? Месье — просто месье, без каких-либо титулов — это граф Артуа — брат и наследник короля. Далее: Монсеньор — это герцог Ангулемский, сын Месье, который однажды, если его отец переживет его дядю, может стать дофином. Само слово «дофин» было анахронизмом, отдававшим чем-то из Темных веков. А Хорнблауэр понимал, что будущий дофин — человек совершенно недалекого ума, характерной чертой которого является пронзительный безрадостный смех, напоминающий кудахтанье курицы.

Тем временем они уже спустились по ступенькам, где их встретил Браун, чтобы помочь забраться в карету.

— В британское посольство, Браун, — сказал Хорнблауэр.

— Слушаюсь, милорд.

С первого же дня новый титул не вызвал у Брауна никаких затруднений. Хорнблауэр раздраженно подумал, что поставил бы что угодно на то, что у Брауна проскочит привычное «есть, сэр». Но Браун был слишком сообразителен, чтобы совершить такую глупость. Хорнблауэра удивляло, почему он остался служить при нем, когда вполне мог сделать карьеру.

— Ты не слышишь ни слова из того, что я говорю, — упрекнула его Барбара.

— Прости меня, дорогая, — признался Хорнблауэр: оправдываться было нечем.

— Это действительно очень важно, — продолжала Барбара, — Артур отправляется в Вену, чтобы представлять нас на конгрессе. Кастльро возвращается к управлению страной.

— Артур оставляет посольство? — спросил Хорнблауэр, чтобы поддержать разговор. Карета громыхала по мостовой, огни, мелькавшие время от времени в окне, освещали одетую в мундиры всех цветов толпу Парижа, кружившуюся в водовороте наступившего мира.