Лоскутная кожа
Шрифт:
– Ещё! – рявкнул командир. Схлестнувшиеся в тренировочном поединке глухо сопели, движения, скованные вдруг потяжелевшими латами, были деревянными и вялыми; обливаясь потом, они обменивались медленными ударами, прикрываясь от слабых атак уставшего неприятеля руками. Закованные в латные перчатки, они цепляли лезвие пластинами, пытаясь выбить из рук врага, над ристалищем разносился неприятный металлический скрежет. – Вот так! Вы как мухи дохлые, давай, дави его! Дави!
Волот слышал только неразборчивое рычание. Весь мир сузился до смотровой щёлки шлема, неудобно сползшего
«Слева, – запоздало мелькнуло в голове. Он поднял руку, в последний момент отвёл удар. – Справа. Верх. Укол. Шаг, отступить. Слева. Справа».
Каждое попадание отзывалось болью во всём теле. Хотелось лечь прямо тут, на землю, стащить шлем и позорно захрипеть: «Воды!».
– От-т-ставить, – крикнул командир, и воины с готовностью разошлись в разные стороны. Мечи вылетели из ослабевших рук. – Волот, тебя почти сделали. Ещё немного, и упал бы на спину.
Задыхаясь, он неловко расстегнул ремешки и сорвал шлем с головы. Свежий воздух, напоенный ароматом диких трав, заставил его захлебнуться от неожиданности. Он упал на колени, кое-как стянул пластинчатые перчатки, вторую кожу из стали, и пробормотал что-то невнятное.
– Отставить радость, рекрут. Это было не наказание, а урок. Урок, что нельзя подслушивать трёп охотников. Не твоего ума дело. Тебя тоже касается, Оллард. Встать и приготовиться к верховой езде. Мы возвращаемся в крепость.
Спрятав улыбку за кашлем, он с трудом поднялся на ноги, подобрал зарывшийся в песок меч, вогнал в слишком длинные ножны и побрёл к коням.
Сосны, безмолвные красные гиганты, едва качались на ветру. Рябь тени, отбрасываемой чахлыми ветками, игриво стелилась по земле; сморенные жарой кони разбрелись по песчаному берегу, ища спасение в зелёных водах цветущей реки. Они шумно фыркали, плевались, по пузо погружаясь в мокрую прохладу. Таинственная даль противоположного берега неизменно привлекала интерес лошадей. Вытянутые морды, возбуждённое ржание, мохнатые уши, поднятые в неясной надежде. Животные хотели домой.
Берег изгибался, словно противясь реке, образуя целые заводи и отмели. Речной сор прибивался течением к таким изгибам, грозя обратиться со временем в болото. Свежий ветер ласково шептал сухими ветками сосен за спиной, с лёгкостью прогоняя усталость.
Волот понуро брёл к своему коню, по колено в воде, коротко здороваясь со знакомыми. Ил подымался от каждого движения, мутными щупальцами овивая тяжело ступающего чужака – кованые сапоги хорошо бы и снять, но нести их в руках очень уж не хотелось. «Обсохнут на солнце», – подумалось Волоту. Судя по редким счастливчикам, которым повезло быстро закончить свой поединок, не он один забыл о правилах, рискуя обратить доспех в ржавый лом. Оллард плёлся позади, тихо посмеиваясь:
– Я даже не помню, как ты поставил её. – Он провёл пальцем по глубокой борозде на наколеннике. Лучший удар Волота, который чуть не привёл к победе. Но Оллард чудом устоял на ногах, и «лучший удар» так и остался «неудачной подсечкой». – Ха, ловко, признаю. Даже не заметил.
– Всё ты помнишь. Чуть шею тебе не свернул. Повезло.
– Зато к середине я стал уверенно побеждать. Тебя не хватает на долгих дистанциях.
– Ты задыхался, как жирный вомбат. Едва меч держал, где уж победа.
Разговор увяз, словно в иле под ногами. Он чудом нашёл свою лошадь, в бессилии повис на могучей шее. Животное недовольно заурчало, пятясь от нагретого доспеха. Понимающе потрепав скотину по холке, Волот отцепил от седла бурдюк. Содержимое заманчиво булькнуло. Он сорвал пробку, жадно присосался к кожаной фляге, почти опустошил её одним глотком. Животворящая прохлада полилась в желудок, приятный холодок быстро разошёлся по телу. Он поднял взгляд на береговую линию, постоял немного, наслаждаясь вдруг ставшей красочной игрой волн.
Послышался громкий свист, полуденный покой потревожили резкие окрики. Команды сотника. Волот с трудом нащупал ногой стремена, обмотал гриву вокруг кулака. Пришло время возвращаться.
***
Горечь расставания терялась в шёлковых простынях. До рассвета оставалось несколько часов, и голубая дымка занимающейся зари проникала в комнату через распахнутое окно; грядущий день осторожно, пробуя на ощупь щупальцами тумана, пробирался в их жизнь, суля перемены. Тихие вздохи, стоны, нежный шёпот обещаний и страстных клятв – вместе с рассветом всё должно было кончиться. Возможно, навсегда.
– Ты скоро уйдёшь, – с упрёком сказала она.
– Ты тоже, но через два дня.
– Ты раньше.
– Таков приказ, – сухо отвечал он. Возможно, впервые за всю жизнь ему не хватало слов. Они застревали в пересохшем горле невысказанными опасениями, наивно скрывались за неловким кашлем. Как и любой другой, Волот боялся неизвестности. Но гораздо больше он боялся разочаровать или испугать Леонор, а потому просто продолжал повторять, будто молитву, слова утешения. – Я вернусь, слышишь? И глазом моргнуть не успеешь. Я вернусь. Все проходили через это.
– Не все, – грустно улыбаясь, говорила она. Редкой красоты глаза двумя изумрудами блестели в полумраке, вкрадчивые и печальные, отмеченные лёгкой завесой слёз.
Его рука потерялась в каштановых волосах, пышным веером раскинувшихся по подушкам. Их запах, такой родной и манящий, опьянял, сводил с ума.
– Повтори, – промурлыкала она, грациозно потягиваясь.
– Я обязательно вернусь, – глухо повторил он, прокручивая в голове советы и напутствия мастера. – А теперь давай спать. Завтра важный день. И для тебя тоже. Сдаешь экзамен?
Заранее обречённая на провал попытка отвлечь её от тревожных мыслей прозвучала как нельзя нелепо. Понимающе вздохнув, она замолчала, уютно примостившись на его груди. Леонор, самое чудесное, что случалось в его жизни, всегда умела успокоить.
Когда её дыхание наконец выровнялось, стало мерным и тягучим, Волот позволил себе закрыть глаза. Скользнул пальцами по её спине, спустился ниже, послышалось довольное урчание, и изумрудные глаза зажглись вновь.
До рассвета оставались считаные минуты. Они не могли позволить себе терять время даром.