Лотерея "Справедливость"

Афлатуни Сухбат

Не выдержав, Маша вылезла из машины. Потопала ногой: отсидела. Пошла к Марату.

— Извинит, ваш документ!

Милиционер, выросший прямо из воздуха, темнел перед ней и улыбался.

— Да иди ты, какие документы? Вон, в машине документы...

— Машина ваш?

— Да. Мужа. Муж вон в магазин пошел. За углом, знаешь, букинист? Книжный, книжный.

— Чем такой поздний время здес занимаетес?

— Да иди ты, говорю, мне к мужу надо!

— Документик покажите...

Магазин

загорелся сразу; от неожиданности Марат отпрянул и ударился спиной о стеллаж.

Стеллаж, рассыпая горящие книги, покачнулся. И упал, загородив выход.

Задыхаясь, Марат бросился в подсобку, но там взорвалась неистраченная канистра. Кинулся к стеклам... Выломать решетки! Решетки...

— Та-ак... Посмотрим ваш документ, — говорил милиционер, с интересом изучая паспорт. — Какого, говорите, года рождения? Ай, совсем молодая.

— Да мне идти надо, к мужу, объясняю же!

— Э, а муж сам не придет? Зачем так за мужем бегать? Э... стой! Ты куда! Стой! Что там горит?..

Он бросился за ней.

— Магазин! — кричала Маша. — Марат! Мара...

— Стой, сестра! Эй, кто там горит?! Твой муж огонь делал?

Магазин горел, лопались стекла. Милиционер что-то кричал в рацию.

— Мара-а-ат! — завыла Маша, бросаясь к огню. Она видела его, повисшего на решетке...

Пламя.

Милиционер оттаскивал Машу:

— Стой! Куда, сумасшедший... Назад, умрешь!

— Маратик! Да отпусти, отпусти же, пусти! Я сейчас... воды... воды принесу. Потушить! Пусти же...

Они упали, Маша пыталась вырваться, милиционер кричал:

— Ты что... хочешь мне два трупа за дежурство делать... Дети у меня... Дети!

Рухнула крыша. Крики Марата стихли. Из окон выглядывали сонные лица.

— Пожар! — закричал кто-то.

По пустым улицам мчалась бесполезная пожарная машина.

Прощание

Хоронили в закрытом гробе, на Домрабаде, на русской карте.

Лил дождь.

Было возбуждено дело и шло следствие, Марата долго не отдавали. Неожиданно помог Акбар: уладил все двумя звонками.

Другой неожиданностью стала Ольга Тимофеевна. Позвонила Маше, плакала в трубку, казнилась и обещала откусить себе язык. Через какие-то ее связи и удалось получить разрешение на погребение на Домрабаде. Нести Марата пришлось почему-то долго. Алекс смотрел на запущенные, засыпанные листвой и птичьим пометом надгробья русской карты.

— Да... — сказал Алекс какой-то старушке, приехавшей вместе с Ольгой Тимофеевной. — Как все неухожено...

— Так ухажеры все разъехались! — кивала старушка. — А на еврейской карте, говорят, и того хуже. Дети-внуки эмигрировали, а этим — куда эмигрировать? Они уже все...

— Репатриировались, — подсказал старичок с большой хозяйственной сумкой и в ботинках, зашнурованных шпагатом.

Люди стояли над ямой.

Ольга Тимофеевна достала листочек бумаги. Старичок с хозяйственной сумкой держал над ней зонт. Маша плакала. Ольга Тимофеевна громко читала:

— Дорогой Марат! Мы, члены-активисты бывшего Общества книголюбов, пришли проводить тебя в твой последний нелегкий путь. Ты не только многие годы поддерживал нас, книголюбов, морально и материально; ты поддерживал в своем магазине очаг высокой культуры и духовности. Твой трагический уход — невосполнимая потеря для нас, активистов бывшего Общества книголюбов, которые всегда считали тебя своим единомышленником.

Зонты в руках старушек дрожали; белели носовые платки.

Владимир Юльевич наклонился к Алексу:

— Это выше моих сил... Может, пока отойдем?

Ольга Тимофеевна продолжала:

— Твой близкий друг, Мария, которая тоже присутствует здесь, открылась нам, что в последнее время тебя несправедливо преследовали представители мафии... Что ж, пусть это будет на их грязной совести. Но мы, книголюбы, клянемся так этого не оставить. Мы уже подготовили письмо в авторитетную международную организацию “Лотерея-Справедливость”, на счету которой уже немало добрых дел на территории нашей республики. Пользуясь случаем, я бы хотела зачитать это письмо. Многоуважаемая Лотерея-Справедливость!..

Алекс и Владимир Юльевич отошли и встали поодаль. Деревья были в больших молчаливых воронах. Алекс стал ковырять ботинком глину.

Потом было слышно, как Ольга Тимофеевна читает какой-то отрывок из Тютчева. Зонтики запрыгали: присутствующие аплодировали.

— Идемте, — сказал Алекс.

В яму посыпалась земля. И не только земля...

Старички и старушки вытаскивали из своих хозяйственных сумок какие-то книги и кидали.

“Бух-бух”, падали книги.

Ольга Тимофеевна метала Н.Островского, М.Горького и письма Тютчева.

— Ну зачем же... Не надо книги! — говорил Владимир Юльевич.

— Мы всех наших активистов так хороним, — отвечала Ольга Тимофеевна, целясь Островским. — А Марат нам теперь как активист.

Кричали вороны.

Маша смотрела пустыми глазами и шепотом повторяла: “Ну зачем тебе в эту Москву, Мара, зачем тебе в эту Москву...”

Дождь перестал; замолкли вороны на цветущих деревьях.

Люди возвращались.

Старики шли с горящими хозмаговскими свечами.

— Понимаете, Алекс, — шептал Владимир Юльевич. — Любовь снизойдет на мир; слишком много горя пережили люди...

— Боже, грешной душе пошли прощенье, — тихо говорили старики. — Сжалься над той, которой нет возврата... Даруй ей от ада избавление... Будет костер за все грехи расплатой...

Горячий воск каплями падал на кладбищенскую глину. Падали мокрые лепестки цветущих вишен. Люди шли.

— Я не знаю, Владимир Юльевич, — говорил Алекс, глядя на зонты и свечи. — Уже столько раз человечество пытались осчастливить... Все заканчивалось очередным концлагерем...

— Не только лагерем, Алекс! Я не оправдываю никакую диктатуру, но...