Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь
Шрифт:
– Я просыпаюсь ночью, стоя в сорочке, касаясь головой стены.
– Что за стена? Где? Из чего?
– Из газобетонных блоков вроде бы она. Или гипсокартон… Я мало в этом разбираюсь. Она в подвале моего дома. Это началось недавно, как раз, когда моя проекция вернулась ко мне.
– Интересно. Эта стена всегда была в доме?
– Нет.
– Попробуй лечь спать в этой комнате, в той, что за этой стеной.
– Зачем?
– Затем, что обычно люди, ходящие во сне, ходят не по своей воле, а из-за того, что в голову пробрался некий дух
– Нет… То есть это какой-то дух по ночам лезет мне в голову и что-то хочет показать? – насторожилась Алёна.
– Ага, – привычно спокойно объяснял Вова. – Но духи ходят по старым планировкам, по тем, что были при их жизни. Эта стена была возведена при жизни твоих родителей или после?
– После… Это могут быть родители? – с какой-то необъяснимой теплотой в голосе произнесла Алёна.
– Сложно сказать точно. Это может быть кто-то из них, а может быть что-то вроде единого духа их общей любви к тебе, как бы глупо это ни звучало. Духа, который хочет тебя от чего-то уберечь, что-то показать. Поэтому ляг в той комнате. И дойди до нужного места.
– Хорошо. Попробую так сделать. А как можно определить, кто пробирается в мою голову?
– Есть одна не совсем простая практика, как осознанные сновидения. В двух словах – если поймёшь, что находишься во сне, то, возможно, поймёшь, кто и куда тебя ведёт.
– А вдруг это дьявол?
Алёна изрекла страшное слово, в детстве боясь его произносить. Ей казалось, что так ты взываешь к нему, к бесу, к тёмному ангелу, и даже шутливо обронённый «чёрт» сразу же норовит выпрыгнуть из чернотени, чтобы начать чинить козни.
Вова с неприкрытой иронией посмотрел на нее:
– Алёна, на этой планете нет существа страшнее человека. Имя сатане – человек.
– Ты назвал меня по имени, такое бывает редко, – быстро переключилась с суеверий на приятную явь она.
– Ну… Иногда можно себе такое позволить. Могу называть тебя пупсиком.
Вова по-киношному мигнул глазом.
– Деткой лучше тогда уж. Как раньше.
Алёна не менее артистично мигнула в ответ.
– Хорошо, детка.
– А может, это брат? Ты говорил, что нам снились одинаковые сны, из-за того, что он по ночам лез в моё подсознание.
– Он это по незнанке делал, а сейчас он уже в курсе, кто он.
– Тогда остаётся проекция?
– Может, она. Может, нет. Тут могут быть варианты.
Алёна на секунду задумалась над мотивацией своей некой абстрактно-ощутимой части. Злонамерение или добронамерение может вести её?
– А ты можешь проникать в сознание спящих?
– Могу. Но здесь вопрос в том, как нужно в него попасть. Бодрствуя попасть в сознание, что чуть сложнее, или, заснув, через осознанные сновидения попасть в подсознание другого спящего, – мудрёно объяснял Вова.
– А ты владеешь осознанными?
– Немного. Но это довольно опасная практика, можно
– Ну разок-то можно, – убеждала Алёна, по-свойски подтолкнув Вову локотком.
– Можно. Но для этого нужно снова спать вместе.
– Неужели? А с расстояния нельзя? – нотки иронии в Алёнином голосе зазвучали мажором.
– Ты путаешь спать и переспать, детка. А рядом нужно быть, потому как биополе, если говорить по-простому, не действует на километры. Нужно быть в одной комнате в идеале. Максимум в соседних.
– Тяжело быть медиумом. Нужно спать с людьми, – довольная сказанной фразой Алёна, закрыв глаза, запрокинула голову, вслушиваясь в тонкую нить эмоции поющего откуда-то снизу голоса, скрашивающего отступающее тепло.
– Ты первая об этом просишь. Но говоришь это так, как будто никогда не спала с кем-то в одной комнате.
– Бывало даже очень близко, – Алёна томно прикусила блестящую нижнюю губу. – Когда начнём?
– В ночь с четверга на пятницу. И это не шутка. Но сначала обсуди это с братом.
– Тебе важно его мнение? Мнение умершего человека?
– А должно быть иначе?
– Ты настоящий гусар, Вова. Обсужу. А может, ты уже тогда, у тебя дома, смотрел мои сны? – заподозрила Алёна, сузив прищуром красоту глаз.
– Ты про кокаиновую оргию на яхте? А не, стой… Это же был мой сон, – махнул рукой Вова, улыбаясь.
– Дурак, – рассмеялась она совершенно по-юношески. – Может, как раз найдём ту дверь, что отопрёт твой ключик-колючик.
– Может быть.
Алёна обернулась. Далеко позади непогода взбивала подушку неба, набитую свинцовыми тучами. Ночью быть дождю. Быть настоящей осени. Быть хандре, завёрнутой в плед и пьющей чай с лимоном, почитывающей любовный роман с грустным концом.
На ещё не завоёванном ненастьем горизонте заря растворялась и утопала в вечереющей глазури неба, точно кто-то наносил неспешными мазками свежий слой краски оттенком чуть более тёмным, и сочная выпуклость закатных образов блекла. Солнце укатилось светить в другие страны, чтобы там дать людям надежду нового дня, а закат наделить странным суеверием – что он никогда не повторится.
Алёна вкрадчиво наслаждалась видом и теплом, уходящем вслед за последними солнечными лучами. Вова с тактом и расстановкой смолил новую сигарету, не менее восхищённо рассматривая дотлевающую зарю и её скрадываемую наступающей ночью красоту.
– Нет ничего красивее неба… – пробормотал Вова, втянув вместе с дымом сигареты смог первых, сжигаемых где-то внизу листьев. Безупречный и самый узнаваемый из запахов осени. Забродивший и пряный, точно вызревший глинтвейн.
– Есть. Я.
– Ну это да. Глядя на тебя понимаешь, что у совершенства есть предел, – Вова надул и лопнул дымный пузырь из жвачки.
– А то. Надумал рассказать мне о любви? – не унималась Алёна, по-кошачьи поигрывая с ремешком сумочки и подвесив застывший на кончике языка откровенный гласный звук.