Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь

Рокин Дмитрий

Вид Вовиного приятеля вызывал у Алёны неприязнь: выше Вовы на голову, узколобый, бритый налысо, с широким шрамом через всё криминальное лицо. Одновременно с этим, в контексте культуры речи, Вовин приятель вызывал одну лишь, совсем с образом не вяжущуюся, симпатию.

– Высока, стройна, смела, исчерпывающе красива, чистый эталон женственности, – сыпал плеяду комплиментов, не тонко вплетённую в и без того восторгающийся орнамент речи Лёха.

– Да ну хорош меня в краску вгонять, – улыбчиво отмахнулась Алёна, не принимающая излишнюю

фамильярность от незнакомых людей.

– Как прикажете. Ну а ты как живешь, бродяга? – лицо со шрамом, вмиг переключившись на Вову и понизив голос, знатно потрепало его по голове.

– Явно лучше, чем ты, – дружески борзел Вова.

Лёха залился выразительно-заразительным громогласным хохотом, широко распахнув ковшеподобные челюсти.

– Эх, Вованчик, давай, может, как в старые добрые, тачки опять гонять начнём? – предложил Лёха, хлынув сквозь настежь прокуренный голос ностальгией. – В Литве опять те ребята расчехлились.

– Не, я завязал, – строго заявил реалист Вова, взмахом пальца мысль подчеркнув. – А старые добрые у меня ассоциируются лишь с заливанием жала палёной водкой, меняющей район и наделяющей нас широкими качествами. Нужно жить сегодняшним днём.

– Да ты в поряде живёшь сегодняшним днём, я смотрю, жируешь в крысу, пока кенты на подсосе, – смеялся Лёха. – Подумай, тема-то ровная была, может, всё-таки развяжешься? Одна сгоревшая машина – это не повод бросать то, в чём ты хорош.

– Я подумаю, – лицо Вовы просветлело искренностью улыбки, взгляд скосив на авто друга. – А зачем тебе другая тачила? Вот же есть аппарат: тонирнул вкруг, шильдики поснимал, чётки на зеркало повесил, на пол уронил и даёшь угла. И пацане ебаться стал.

Лёха вскинул вверх грозовой смех, разомкнутую пасть к небесам вновь вознеся, и запрыгал остроконечным кадыком, явно преувеличивая маститость шутки.

– Ладно, братан, не буду отягощать вас своим присутствием, такую красоту нужно делить только с ночью! – завидующе произнёс Лёха, одарив Алёну почтенным взглядом.

– Что верно, то верно.

– Кабану и Мескалину привет!

– Передам!

Лицо со шрамом крепко обняло Вову на прощание, с лёгкостью его над асфальтированной землёй подняв, и, впрыгнув в свой грозный чёрный автомобиль, угнало грохотать басами в спальные, никогда не спящие районы.

Ребята вернулись в Алёнину машину, недоуменно застывшую с открытыми дверьми.

– Видок у твоего друга тот ещё, конечно. Хотя в таком шраме есть какой-то странный шарм.

– Ну, я ж их не по внешности выбирал.

– А как выбирал?

– По законам вселенной – по родству души. Печально, что их всегда судили лишь по внешности, сразу вешая ярлыки, а ярлык в нашей стране – это ярмо, с шеи просто так не снимешь. А у ребят-то россыпь положительных качеств и талантов.

– Вопрос в том, как применять эти положительные таланты, если на «ровные темы», то…

– Я ты не промах.

– Кабан – это Евген?

– Ага.

– Такие

типичные районные клички. Дай угадаю – у этого твоего друга, наверно, Лысый прозвище?

– Не, у него хорошая ритмика имени и фамилии – Алексей Данилович Кирпильский, так что бери выше – Кирпич его погоняло, – улыбался Вова. – Всё далеко не так тривиально, как ты думаешь.

– Да я вижу, – Алёна действительно ощутила породу в произнесённом ФИО. – А у тебя какая?

– С моей фамилией и выдумывать ничего не нужно.

Неподалёку развесёлая шумная компания, крича, пенясь и танцуя, запустила фейерверк. Сноп искр вмиг возрос до небес и распустился огромным ярким шаром. Грохот расколол округу, а россыпь разноцветья огней всколыхнула восторженное ночное, явно заскучавшее небо.

Внезапно возникшие проблески синих и красных огней патрульных машин спровоцировали суету. Визги людей и свист шин слились в один развесёлый вой лихого, надуманно рискованного бегства. Несерьёзная погоня состоялась – патрули гнали шумную компанию, в момент растасовавшуюся по автомобилям, пару кварталов, а потом бросили хулиганье с терпкой мыслью об их монументальной победе над системой. Алёна и Вова остались одни на опустевшей парковке в единении мысли о кофе.

Снотворная, утробная теплота сумрака таяла. Дотлевающая ночь распихивала проступившие сквозь узорчатые просветы в ненастье звёзды по карманам. Чары сумерек увядали, и покров медленно стягивался лёгкой ладонью зари. Тонко забрезжило утро, сторожащее тишину. Ребята взяли два больших, практически гигантских капучино в авто фастфуде. Алёна протянула к окошку позолоченную карту, с которой вспорхнула крохотная толика денег, на ней содержащихся.

– Спасибо, конечно, но меня дико морозит, когда платит девушка, – виновато произнёс Вова, благодарственно напиток приняв.

– Гуляй, рванина, я банкую, – дерзновенно заявила Алёна под стать слогу лица со шрамом, когда оно обращалось к Вове.

Мерседес вернулся на опустевшую парковку торгового центра, расчерченную белыми ровными полосами мест и перечёркнутую чёрными кругами следов бунтарских шин. Вороная, смолящая улицы ночь больше не углилась в тусклых фонарях: брезжил сквозь подпалённый зарёй прохладный влажный воздух невесомый восход. Синеющая сумерками бирюза его яснее вычерчивала редких людей, вырывала по одному ночные силуэты из лап тьмы.

– Даже не помню, когда последний раз встречала рассвет. Именно встречала, а не тусила где-то в подземелье клуба до утра. Теперь кажется, что именно спозаранку мир полон чудес и открытий.

– Ночь – это время мечтать. День – время претворять мечты. А рассвет и закат переходные состояния между «хочу» и «сделаю», – Вова помешивал сахар древесной ложечкой-палочкой в необъятном кофейном стакане.

Алёна зачерпнула из омута светлых воспоминаний фрагмент памяти, в котором она отливала в плавильном котле ночи из звёзд мечту. Но поделиться ей не решилась.