Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь
Шрифт:
– Жрать захотелось дико, давайте пиццу закажем? – предложил на мгновение засуетившийся Костик.
– Я – за, – проронила немногословная улыбчивая Даша, обстоятельно вымочив в чашке пакетик чая с бергамотом.
– Приготовь что-нибудь сам, – укоризненно советовал Евген, плеснув в опустевший стакан ещё виски и заложив спичку в уголок рта.
– Ты чё конченный? – возмутился по-дружески Костик. – Ты время видел? К тому же я профессионально не умею готовить.
– Котёнок может добывать себе пищу самостоятельно в шесть месяцев, а хомо эректус и в двадцать шесть лет ни хера не может, да, Коди? – усмехнулся Вова.
– Хомо эректус? –
– Дебил! – хихикал Евген под созвучный смех девушек.
– Человек прямоходящий, – с умным видом заявил Вова.
– Послушай сюда, хомо эректус, – деловито верещал Жо, – тебя сюда для какой цели подселили, не догадался ещё? Ты теперь кухар. На веки вечные! Иди готовь! – страшным голосом возопил он. – Я жаждаю отведать бефстроганов!
Ребята посмеялись, решив всё-таки заказать пиццу, долго споря о выборе конкретной кухни с наиболее широким меню и приемлемой ценовой политикой. И после пятиминутного отчаянного спора таки определились.
Ночь чернела за окном, и самый тёмный её час приближался. Опустевшие коробки с пиццей, растормошённая колода карт, остывший недопитый чай и пустые от алкоголей стаканы – достойные атрибуты удавшегося празднества застыли без дела. Сон начал сгущаться, просачиваясь на кухню из каждой щели, поднимаясь из каждого угла, летая кроватями за окном. Он притуплял реакции посильнее любой выпивки, окуривал и пеленал разум тонкими паутинками сладкой дрёмы. Нога закидывалась на ногу, пятая точка хохлилась и поудобнее устраивалась на стуле. Тело искало наиболее благоприятную позу для ухода в мир грёз, несмотря на странное желание головы оставаться в сидячем положении, принимать внутрь жидкости и совершать поступательные движения языком в сторону того, о чём сказано уже сотни раз. Уши слушали вопросы нехотя, как всегда немного удивляясь тембру собственного голоса в ответ. Слова, складываемые губами и выдуваемые из уст лёгкими, теряли стройность. Повторённые слова, не ясно зачем, меняли форму и размер, суть оставляя прежней.
Первым ушёл Евген, зевнув басом и пожелав сладких снов. Костик заранее надул ему широкий синий матрац и определил спать на пол. Дружба дружбой, но кровать для хозяев – мы давно не варяги, чтобы отдавать путнику лучшее.
Ребята остались коротать вызревшую ночь втроём – Костик выпроводил Дашу, огорчённо солгав, что ложе любви сегодня занято другом. Даша, ещё немного порыжев веснушками на лице на прощание, фыркнула, задрала носик, попрощалась с ребятами и чмокнула Костика в губы, получив от него в ответ шлепок по симпатичной заднице, приятно засушившей ему ладонь.
Алёна, захмелев, вновь окунулась в привычную боль утраты, рассматривая телефонные фотографии родителей. Смотрела, как в первый раз, и умилялась, вспоминая то, что было за пределами изображения, то, что было вынесено за рамку.
– Я до сих пор храню номера родителей в телефоне… Знаете, когда их не стало, – со спрятанным на виду надрывом произнесла Алёна и увидела две реакции: Вова внимал крайне внимательно, а Костик закатил глаза так, что показалось, они развернулись к затылку. – Я поймала себя на мысли, что вселенная не посылала мне никаких сигналов, не подавала знаков. Я вообще ничего не почувствовала. Мне просто сказали, что родителей больше нет… Больше нет…
На красивых глазах Алёны навернулись искренние слёзы, безмерно глубокую
– Если исходить из историй, рассказанных мне мёртвыми людьми, то ты ничего не почувствовала, потому что так и должно было быть, – ответил Вова, коротко пожав плечами, точно говорил нечто очень тривиальное. – Все человеческие катастрофы идут по плану жизни. Будут, как и раньше, гибнуть целые цивилизации, но Земля будет вращаться с той же скоростью. И не будет знаков. Не будет сигналов. Ничего не будет. Но трагедии будут продолжать случаться.
– А как считаешь ты?
– Я сомневаюсь, что все люди гибнут тогда, когда положено. Иногда это стечение очень странных обстоятельств или проявление чьей-то порочной воли, чьей-то низменной сути. Но едва ли вселенная будет предупреждать об этом. Или мы просто невнимательны к её сигналам.
– Может, сменим тему? – предложил непривычно серьёзный Костик, интеллигентно скривившись только оттенками черт лица, утопив при этом взгляд в вычерненном ночью окне.
– Попустило? – спросил Вова, улыбаясь другу, пытаясь его смягчить.
– Ну, – друг не улыбнулся в ответ.
– А что не так с темой? – тонко вспылила Алёна, считая свои слёзы предметом особой искренности, послом открытости, априори символизирующих сверхважность момента, его неприкрытую драматичность.
– Не люблю тему отцов и детей, поэтому в данной ситуации пойду лучше спать, я в некондиции, – отрезал Костик, вставая со стула и чинно, с читаемой долей баламутства, откланявшись.
– Да нет, расскажи, нам интересно, – Алёна плотно скрестила руки на груди, губки насупив.
– Нам? – ухмыльнулся Костик, с дворовым укором посмотрев на Вову-каблука.
– Нам, – кивнул глазами умиротворённый Вова.
– А ну, лады, – согласился Костик и приземлился обратно на стул. – Просто как бы вы, как я понял, считаете, что раз ваши родители умерли, то с вами случилось самое страшное, что бывает в отношении отцов и детей?
– Есть что-то страшнее, чем смерть самых близких людей? – Алёна задрала безупречные брови практически к небу маленькой кухни.
– Алёна, мы не на улице. У нас разговор, а не базар. К чему эти ответы вопросом на вопрос? – негодовал Костик, выцарапывая взглядом на древе стола нецензурные слова.
– Да, считаю это самым страшным. Есть что-то страшнее смерти? – Алёна боролась с синдромом начальника, который всегда прав, – её внутренний пьяный босс уже рвал рубаху в клочья.
– Только жизнь, – излишне сухо, обезвоженно, произнёс Костик.
– Поясни для гостьи, – нейтрально сказал Вова, сложив пальцы на сонном подбородке.
– Понимаешь, Алёна, порой так случается, что дети – это не цветы жизни в семье. Это никому не нужные сорняки, с которыми не ясно, что делать и зачем они вообще появились. Но потом, со временем смысл их существования чётко вырисовывается – они нужны, чтобы мама могла досаждать папе, а папа – маме. Потому что маме и папе сказали их мамы и папы, что жениться нужно в восемнадцать лет и поскорее рожать детей, будучи самими ещё детьми. Так образуется страна детей с детьми. Начинаются стычки и тёрки, потому что выясняется, что мама не понимает папу, а папа – маму, а повзрослеть нужно им обоим и прямо сейчас. И на этом непонимании и неприятии, когда подростковая влюблённость сходит на нет, папа и мама начинают вить будущее своего отпрыска в их семейном гнёздышке.