Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь
Шрифт:
– Дети Ети еле-еле ели ели, – перебил Вова.
– Су-у-ука… – Костик запнулся от неожиданности. – Ладно, твоя взяла, незнакомец. Короче, мой сосед по хате Тоторо ехает нахер навсегда в другой город. Ты можешь жить у меня как царь. Мы заплатили за год вперёд, но сосед, как ни странно, не претендует на своё баблишко, ибо валит срочняком. Так что есть маза вписаться на ровную хату нашару. У тебя будет своя комната, и никто не будет вечером проверять уроки.
– Заманчиво, – Вова задумчиво поскрёбывал щетинистый подбородок.
– Конечно, заманчиво, когда ты бомжара, без гроша за душой.
– Твою речь бросает то в уличный жаргон, то в постпенсионный словесный маразм, это всегда так было или просто я не замечал?
– Всегда. Так чё, согласен?
– Уже пакую манатки. Спасибо, дружище-кент. Что бы я без тебя делал.
Показалось, что голос Вовы посветлел и даже немного утратил низкочастотную составляющую. Жизнь довольно быстро ответила на его запрос.
– То же самое, но не так весело. Тоторо седня уже валит. Можешь под вечер привозить шмот. Хотя откуда он у тебя…
– Я совершу рокерский переезд. Просто приеду с гитарой. Которой у меня нет, – Вова осторожно улыбнулся.
– Добро. Бери Евгешу-алкаша с собой. Обмоем сразу твоё перерождение и становление в личность, ибо мне сегодня как раз капнула зэпэ.
Нежила карман зарплатная карта Костика, чуть припухшая от эсэмэски, теплила бумажник, и сам он делался чуточку добрее и радушнее.
– Говно-вопрос.
Вова, закончив разговор и распрощавшись с другом, снял с шеи нить, удерживающую на привязи вечно холодный пистолетный патрон, и занёс его над центром круга с четырьмя сторонами света и с тем же количеством вариантов ответа. «Стоит ли переезжать?» – так прозвучал вопрос, заданный проводнику, неведомым образом способному советоваться со вселенной. Патрон передал короткий оперативный ответ от астрального мира, качнувшись «да» на восток, Вовино мнение подкрепив.
Вечером в съёмной квартире Костика гудел широкий кутеж. Грешили азартом карты. Негромко пела «Агата Кристи», кухня тёплых тонов топала ножкой в такт: «Не плачь, мой палач, лишь меня позови…» Масляный радиатор, радуясь своей скоротечной необходимости в виду временного отсутствия центрального отопления, щепетильно грел три пары ног. Евген, натянувший тельняшку с синими полосами, в которой он некогда гонял «духов» и «карасей» на сторожевом корабле, бороздящем моря и океаны, вливал в себя почти чистым «Джек Дэниэлс» – пил со льдом. Взъерошенный Костик, сидящий вразвалку в синей майке и нацепивший очки с жёлтыми стёклами на кончик носа, имел внушительный домашний бар и поглощал состряпанный собственноручно «Лонг айленд айс ти». Вова, облачённый в чёрную футболку и джинсовые шорты, неспешно тянул светлое нефильтрованное под вяленую таранку.
Кухня, насквозь пропитанная былыми пьяными разговорами, собралась вместить ещё один:
Евген, посокрушавшись неимению козырей и собрав ворох подкинутых карт в громадный веер, спросил:
– Ты, кстати, в общака не хочешь скинуть? Мы от души затарились и такую поляну накрыли, что ошалеть можно.
– Не хочу, – Вова папиросно прижёг взглядом бородатую ухмылку друга, предварительно пройдясь глазом по весьма скромно накрытому столу.
– Как будто судьба на раздаче… – скрипел негодованием мухлёвщик-Костик, вытянув из колоды мелочь, способную
– А мне нравится, – заявил довольный комбинацией пришедших карт, равно как и новым пристанищем, Вова, умело прикрывая ладонью краплёную карту, – пикового туза.
– У этого сыра вкус как у трёхнедельных носков, – сморщил лицо в детскую недовольную дулю Костик, подхватив лепесток закуски с сине-белой огромной тарелки, богатой щедротами, уложенными слоистыми кругами.
– Страшно подумать, при каких обстоятельствах ты их дегустировал, – беззвучным смехом подёргивал бороду Евген.
– О, тут шуткамен завёлся! – пакостно передразнил друга Жо, предварительно стол усыпав уродливым смехом.
Костик быстро поглощал напиток, и тело его, падающее на глазах в разверзнутую хмельную бездну, опьянение скрыть не пыталось – как раз наоборот, движения его, как и речь, раз в минуту икающая, сделались очаровательно небрежными.
– Теперь, Коди, новая жизнь начнётся, – заявил он, сияющий радостью нового сожительства, точно радиоактивный элемент. – Тёлоч-ик! герцогинь будем водить. Синечку под футбольч-ик! употреБЛЯТЬ!
Костик размашисто-празднующим движением пролил коктейль на себя, на стол и даже немногим количеством брызг одарив Евгена, округлившего желтоватые от курева белки глаз и добавившего вольную анаграмму: «Я твой родственник!».
– Вот я чмо, любимые шорты ухомаздал! – сокрушался Костик.
– Чё разъикался? Вспоминает кто? – примерил примету Вова.
– Все женщины мира! – балагурил Костик, выкатив небезупречно ровные нижние зубы.
– Да какие вам тёлочки, – зло и низко ухмыльнулся Евген, быстро остыв и глядя на суету друга по смене обмоченных шорт на черные треники в белую полоску. – У Инча вон королевна на куканейро напрашивается, а он ломается как соска.
– Алёна? – встрепенулся Костик, продев только одну ногу в штаны и мизансценно замерев.
– Ну. Кто ж ещё, – неспешно пожал большими плечами Евген, улыбаясь всей громадой тела и потряхивая бокалом по короткой орбите, а восхищённый от упоминания приятного имени стаканный айсберг вожделенно трещал от удовольствия.
– Погоди, – развёл руками Костик, оставаясь продетым в тришки лишь наполовину. – Володя, друг, ты хочешь сказать, что ты её до сих пор не завалил? Нет, вот серьёзно?!
Распухшие от частого использования пошловатые мысли об Алёне заняли всё пространство сознания Костика, а взгляд его так и бросал деловито: «Да я бы на твоём месте…»
Вова же, внимательно прослушав вопрос друга, вглядывался в сумрак окна, за которым ветер играл с окурками снов и билось вдребезги сердце густой чёрной ночи, осторожно тлеющей угольками-окнами соседских многоэтажек, притворяющихся земными звёздами, рассыпанными по млечным путям панелек.
– Она солнце в моей груди… – задумчиво протянул он, высказав не прямую мысль, а выудив слова где-то в закоулках сознания. – А вообще да, ничего не было. Потому как наше лето уже оттанцевало. А сейчас осень пишет белый стих. Да и опасно иметь дело с такой красотой. С её манящей и отталкивающей недоступностью. Так и жить захочется. Подожду, пока она состарится. Тогда и подкачу.