Ловцы жемчуга
Шрифт:
Потом на большой высоте летел альбатрос, и Аусса с тоской глядел на него, сам мечтая о таких вот крыльях, чтобы взять и полететь. Это было до того, как он в одиннадцатый раз нырнул в море. И потом он полетел, держа в правой руке груз… летел не как птица, а как камень. Он падал. Камес следил за ним, вытащил его камень и еще держал его в руке, когда увидел, что Ауссе пришел конец.
На дне было заметно какое-то слабое движение. Что- то заблестело — красное, фиолетовое, золотое, — но лишь на мгновение. Аусса странно рванулся, но остался на дне, словно прилип
Камес вскочил на ноги.
Он простой человек и многого не знал. Он не знал, что такое планктон, чем питаются огромные тридакны, не догадывался, что они отворяли свои створки лишь затем, чтобы в огромном количестве заглатывать планктон, который им приносит вода. Но он знал, что опасно даже прикоснуться к прожорливому великану, который так чувствителен, что сразу же сожмет створки. И он знал, что края створок острее ножа. Знал, какая огромная сила у «сахалы», и что раковину эту не поднимут и двое взрослых мужчин.
Камес сразу понял, что случилось. Все еще держа в руках камень, он издал пронзительный крик, всполошивший все вокруг. Люди в других лодках оглянулись. Но они увидели лишь круги на воде; Камес камнем падал ко дну.
А Аусса, словно птица, висел в глубине, желая взлететь, но не в состоянии это сделать.
Тридакна, страшная «сахала», сжала ему запястье левой руки, до кости разрезала мясо, но не смогла перерезать руку, так как края створок никогда не бывают ровными. Аусса уже не чувствовал руки, но продолжал висеть на ней, не испытывая ни ужаса, ни страха, не сознавая, что он в последний раз видит солнце, которое, просвечиваясь сквозь зеленовато-синий полумрак, висело над его головой. Он не видел и Камеса, приближающегося к нему, он был загипнотизирован этим огненным шаром, а его сердце лихорадочно билось, и легкие были пусты.
Он не чувствовал боли, так велико было его смятение. Он не чувствовал, как Камес ножом отсек ему руку, оставив тридакне то, что она смогла захватить. Потом оба полетели наверх, к солнцу, и Аусса был так счастлив, что ему захотелось закричать… Но вода залила ему легкие, и тело его, словно вдруг почувствовав боль, поникло в объятьях Камеса. Они вынырнули на поверхность, и Камес увидел пять лодок, которые направлялись к ним, подгоняемые сильными ударами весел.
Глава II
Когда ловцы возвращались вместе с Ауссой, они радовались — аллах милостив, аллах не захотел послать на землю ангела смерти!
Это по его воле «сахала» размозжила руку Ауссы, а иначе Камес ничего бы не смог сделать своим ножом.
Аллах акбар! Аллах велик!
Так пели они высокими голосами, так тараторили они, потрясая лохматыми головами. Их сердца тянулись к радости, как у детей, они были детьми природы и любили жизнь, как дети. Смотри, Аусса жив! И они славили аллаха!
Увидев с берега приближающиеся лодки, хаджи Шере помрачнел и беспокойно подергал свою бороду, грязную, как метла. Это первый случай, когда ловцы вернулись раньше чем положено. Когда же он увидел Ауссу, лежащего в крови, то прикрыл себе лицо краем бурнуса и громко произнес слова корана: аллах делает живое мертвым и мертвое — живым. Таков аллах!
— Иншаллах! — поклонился сериндж. — Во всем его воля!
— Иншаллах! — склонились ловцы. Они были данакильцами, но предки их много поколений назад приняли ислам.
Ауссу вынесли из лодки и положили в тени на песок. Из обрубка руки струей лилась кровь, и мухи кружились вокруг. Мальчик Саффар сел рядом с ним и стал отгонять мух. А Аусса глядел в небо, словно ожидая появления аллаха или хотя бы альбатроса, того самого, который тогда летел к материку. Но небо было пустынным и таким блестящим, что Аусса закрыл глаза; хотелось заснуть и не ощущать боли. Он чувствовал, что жизнь вытекает из его тела, как вода из треснувшего сосуда.
И он закричал:
— О! Воды!
Ему дали пить. Потом принесли веревку и туго перевязали ему руку пониже локтя. Кровь продолжала течь. Веревку затянули потуже. Кровь все текла. Люди стояли над ним в замешательстве, не зная, что предпринять.
Саффар продолжал отгонять мух.
— Надо ехать в Джумеле, — решил Камес.
Хаджи Шере нахмурил брови. Он притворился, что не услышал совета. Ему не хотелось плыть до Джумеле и обратно; он потерял бы день лова и откуда знать, какая будет потом погода.
— К хакиму! [2] — продолжал настаивать Камес.
Хаджи Шере взглянул на небо.
— Если аллах захочет, чтобы кровь текла, что сможет каким? — спросил он.
Никто не ответил.
— Кровь остановится, если этого захочет аллах, — продолжал хаджи Шере. Его взгляд встретил взгляд серинджа.
— Иншаллах, — поклонился сериндж. — Во всем воля аллаха.
— Иншаллах, — склонились люди.
Они любили жизнь, но ведь они были мусульманами. Никто не сможет изменить то, что аллах написал в кишмете; кишмет — это судьба, и никто ее не избежит. Так гласит коран. Что сможет сделать хаким? Ничего. Во всем лишь воля аллаха.
2
Хаким — врач у арабов.
А кровь текла на песок. Но песок был сухой, и он жадно впитывал ее. Казалось, это ненасытные уста аллаха пили кровь. Он дал ее, он и берет ее обратно… Во всем его воля.
Так говорили они, стоя вокруг Ауссы и глядя на то, как течет кровь. Тогда сериндж решился на красивый жест и, оторвав край своего бурнуса, опустился на колени и забинтовал руку Ауссы. Кровь перестала течь.
— Возвращайтесь в море и продолжайте лов! — приказал хаджи Шере. — Мы сделали все, что могли. Аллах знает, что наша совесть чиста.