Ловец мелкого жемчуга
Шрифт:
– Тогда в чем дело? – пожал плечами Георгий. – Тогда, наверное, хоть сто лет можно учиться, если нравится.
– Дело в том, – возразила Ули, – что он стал человек без будущего. Он очень хороший, добрый человек, но это не профессия и не перспектива. Ему нравится только играть на пианино или заниматься с маленькими детьми. Но он не музыкант и не педагог, потому что у него не было терпения, чтобы получить эти профессии.
– Улинька, хватит! – наконец взмолился Георгий. – Ну какого черта мне думать про твоего Петера? Плюнь ты на него и будь со мной, вот и все!
– Я жила с ним десять лет, –
– А я, получается, инопланетянин? – усмехнулся он.
– Ты?.. – Ули легко, едва касаясь, провела рукой по его лицу, убрала волосы со лба. – Ты вызываешь в моей душе смятение, Георг. Я думала, это из-за Петера, но, наверное, все-таки из-за каких-нибудь других причин. Я пока не понимаю.
Он молчал, чувствуя, как тоска укладывается в сердце – осязаемо, как живое существо: крутится, устраивается надолго, царапая изнутри острыми мучительными иголочками.
– Я не хотела тебе сразу сказать, потому что очень обрадовалась тебя увидеть, – сказала Ули, – но завтра я должна уехать в Германию. Это будет почти на месяц, потому что там состоится конференция по правам женщин и я должна про нее написать для журнала. А к тому же у меня будет много работы для нашего фонда. Я думаю, это хорошо для тебя и для меня, если мы сейчас расстанемся.
Георгий совсем так не думал. Он мгновенно потерял способность думать, когда услышал, что ее не будет целый месяц. Только вернулась – и вот опять! Плевать на Петера, плевать на какие-то ее комплексы – да он вообще-то ничего и не видел странного в том, что она рассказала: ведь действительно не вычеркнешь с легкостью из жизни человека, с которым прожил десять лет, да еще если это хороший и добрый человек, даже и без перспектив. Но опять не видеть ее целый месяц…
И вдруг он почувствовал, как все холодеет у него внутри.
– Как – расстанемся? – с трудом выговорил он. – На месяц или… совсем?
– Я это не знаю, Георг. – Ули смотрела куда-то в сторону. – Я не знаю, что для меня будет лучше. И для тебя.
«Для меня не будет лучше расстаться с тобой – ни на месяц, ни навсегда!» – хотелось ему крикнуть.
Но что толку было кричать? Чтобы показаться ей ребенком, у которого отнимают любимую игрушку? Только теперь Георгий наконец почувствовал, что перед ним взрослая женщина, смотрящая на мир совсем иначе, чем он, и совсем не обязательно видящая свое будущее с ним… Да и разве думал он о будущем, когда обнимал ее, целовал, когда она совсем принадлежала ему, а он все равно чувствовал, что его тяга к ней неутолима?
Он молчал, подавленный. Ули вдруг медленно подняла на него глаза.
– Георг, – тихо сказала она, – но сейчас… Ведь сейчас я с тобой, и мне так хочется услышать, как ты говоришь «Улинька»… У тебя такая интонация, которой я не слышала никогда в жизни.
– Улинька, – сказал он, чувствуя, как перехватывает горло от нежности к ней, – у меня такого и не было никогда в жизни… Люблю я тебя, Улинька, милая, так
Она наклонилась и стала целовать его лицо – быстро, словно боясь, что кто-нибудь ей помешает, а он торопливо расстегивал пуговицы на ее блузке, которые она десять минут назад зачем-то застегнула.
Глава 10
«Цвет морской волны. Вот морская волна, и она своего цвета».
Георгий смотрел на подернутую мелкими бликами воду гавани и каким-то очень далеким краем сознания удивлялся тупости своих мыслей.
Вода в Средиземном море действительно была совсем другого цвета, чем в Азове, он не знал, как этот цвет назвать, и вот уже полчаса, пока ждали заказа в маленьком рыбном ресторанчике на берегу, вяло перебирал в уме оттенки.
Они специально приехали в городок Марсашлокк, потому что еще в самолете Нина прочитала в аэрофлотовском журнале, что именно здесь готовят самую свежую рыбу.
– И осьминогов, прикинь! – сказала она, уговаривая Георгия выбраться в этот Марсашлокк. – Живого осьминога при тебе из моря вынимают – и прямо на кухню! А вискаря и там наливают, не волнуйся.
Если бы год назад ему сказали, что он окажется на Мальте и ему не захочется шагу ступить из отеля, – он бы не то что не поверил, а просто решил бы, что над ним издеваются. Новые впечатления всегда будоражили его, будили воображение, даже если это были всего лишь впечатления от глухого поселка в дальневосточной тайге. А уж Мальта!..
И вот он сидел за темным деревянным столом в прохладном зале по-домашнему уютного мальтийского ресторанчика, тупо смотрел, как разноцветные яхты покачиваются на волнах цвета морской волны, как на их мачтах трепещут от бриза флаги неведомых государств, и с тоской думал о том, что придется еще ужинать, а потом добираться в отель: ловить такси, ехать, делать еще что-то ненужное…
Даже Нинка, которая вообще никогда и никак не оценивала его действий, была слегка ошеломлена таким равнодушием к Мальте.
– Хорошо же здесь, – как-то почти испуганно сказала она, видя, что Георгий третий день подряд сидит на балконе, выходя только в бар, чтобы пополнить запасы виски. – Может, в эту поедем, как ее, в Мдину, где рыцари жили? Ты же хотел… Или давай ночью искупаемся? Или на катере поплаваем?
– Поплавай одна, а, Нин? – попросил он, и Нинка замолчала.
Она и раньше ничего от него не требовала, но сейчас вообще была тише воды, ниже травы. И Георгий понимал, почему.
Тогда, неделю назад, он возвращался от Ули в полной уверенности в том, что сегодня, сейчас, сразу же, как только войдет в квартиру, все объяснит Нине. Он не знал, как это сделает, что скажет сначала, что потом, но понимал, что они расстанутся немедленно. И как это могло быть иначе? Пусть Ули сказала, что не знает, как будет лучше, пусть она уехала, но он-то не думал о том, что лучше и что хуже! Он весь был полон ею, он не понимал, как будет жить без нее целый месяц. Бесконечный месяц, гораздо более невыносимый, чем предыдущий, когда она была в Рязани, потому что теперь каждая клеточка его тела и души помнила ее, такую мгновенно родную и так же мгновенно – недостижимую. Вся она была, как в песне голос одинокий – и такой родимый, и такой далекий…