Loveц
Шрифт:
– Справа от лестницы дверь в чулан, там – дырка в подвал – прохрипел Богдан.
– Помню. Там – проход.
Путь в обратном направлении был тяжелее хотя бы потому, что двери в лицей открывались наружу, то есть теперь на нас. Вестибюль оказался погружённым во мрак и тишину, как будто всё здание было безлюдным. На двери в чулан висел замок. Пришлось опять же воспользоваться ногами и просто высадить эту глупую преграду на фиг. Лаз в подвал, как не странно, оказался свободен. «Во тьме подземелья томится душа». Уже не томится, у неё уже есть цель и определены задачи.
– Я могу идти сам. Отпустите меня – ломающийся голос Богдана, сорвавшись на фальцет, прозвучал в окружающей тишине резко и противоестественно.
– Я слышу голос труб – вдруг ожила Анна.
– Нет, душа моя, Армагеддона не будет! То не трубный глас, а рожок загонщика.
И не стесняясь Богдана, я прижал к себе эту живую женщину, которую любил уже очень давно, а теперь нашёл после многолетних скитаний. Одиссей! Ты меня бы понял.
– Ну что вы, как в дешёвом кино – завопил Богдан.
– Ладно. Сейчас ты прав. Но не советую тебе вмешаться ещё хоть раз!
Мы бежали по бесконечному туннелю, не ощущая за собой никакой погони, но это вовсе не означало возможность передышки. Я узнал дорогу: ещё два поворота направо, потом очень длинный коридор, в конце которого нужно свернуть налево – там дверь в лабораторию. Факела тускло освещали стены из дикого камня. Очень тесно – здесь должен идти один. Из глубины подземелья нарастал гул, и скоро стал различим лай собак, визг тормозов и чахоточный кашель автоматных очередей. Вот она – спасительная дверь. В лицо ударил свежий ветер, наполненный запахами полевых цветов
– Дед? – я машинально нащупал сканер в кармане пиджака.
– Я говорил тебе, здесь нет места для нас двоих. А ты к тому же не один, и ведёшь игру не по правилам.
– Правила изменились.
– Правила никогда не меняются. Есть первая точка отсчёта – она же последняя. И наша функция – стремиться к ней.
– Это ошибка, как и любая попытка ограничения. К тому же была ещё нулевая точка, но неверно считать, что всё сущее начинается с неё – она несла в себе идею, единую и неразделённую.
– Ты взял за основу теорию этого неудачника Гегеля. Я так и думал.
– Нет. Только то, в чём он был прав. Идея – есть первообразная и одновременно производная всех функций, поскольку несёт в себе единство пустоты и множественности. Если тебе так хочется сказать мирозданию: на первый – второй рассчитайсь!
– Ты сам сказал о двоичном коде. И он сказал: Я есть и альфа и омега.
– Да, подразумевая всё, что между.
– Даже числа делятся на чётные и нечётные.
– Но это разделение весьма условно, и нет конечного числа даже для двумерного мира.
– Не думал, что обучал тебя демагогии.
– А я ожидал перемен.
Дед равнодушно оглядел Богдана и Анну, стоявших соответственно по мою правую и левую руку, так смотрят на бесполезный, по ошибке прихваченный во время переезда скарб.
– Ты должен был оставить мальчишку на третьем уровне, он его вполне заслужил. Ах, да – он нужен тебе, как буфер, как проходная пешка.
Я молчал. И смотрел на деда. Прямо в глаза цвета подёрнутого патиной свинца, где-то я такие видел. И ещё, я не помнил, чтобы в прежней своей жизни старик был так несдержан и многословен.
– Я не пешка, и сам решаю, куда и с кем мне идти – послышался хрипловатый басок. Но дед даже не удостоил взглядом говорившего. Он продолжал, презрительно скривив губы
– Ты должен был явиться сюда единым. Она уже готова на всё, стать частью тебя, потерять и существование и индивидуальность – редкое в подобных случаях самопожертвование. Обычно их приходится ломать. А ты всё бросил к ногам тривиального человеческого чувства.
– Жертвенность, осознанная, добровольная подразумевает ощущение потери – голос Анны заставил несколько измениться выражение на лице старика, придав ему оттенок удивления. Она, помолчав секунду, продолжала:
–Я же испытывала только счастье и радость. И мне кажется под единением телесным и духовным создатель подразумевал немного не то, что вы навязываете своей программой. И уже два с небольшим тысячелетия пытаетесь втоптать в грязь, считая служением отказ от любви, от Божьего дара. Не возможно любить Бога, не любя себя и своего ближнего в нём, во всех проявлениях этой любви.
– Бог это понимает иначе. Он принёс в жертву своего сына.
– Нет! Это люди пожертвовали человеком, сумевшим указать им путь, а Господь воскресил его и простил своих неразумных чад.
– Она говорит то, что мог бы сказать ты, придя один. Но тебе, вам, не удастся переделать этот мир.
– Достаточно того, что я, мы, поняли его по-другому. И я слишком люблю тебя, дед, чтобы лишать чего-либо. Ты останешься здесь. Или как захочешь. Нам всем найдётся место, так как нет границ ни мирам, ни нашим воплощениям в них, ни возможностям. Я просто нашёл новую скрытую переменную – она позволила ввести дополнительные персонажи.
– Идею Троицы ты слизал у Него.
– Это бы так и было, но нас гораздо больше.
– Что же ты не приволок всю армию?
– Не расстраивайся, дед, когда-нибудь мы соберёмся все вместе на пиру. Армагеддона не будет.
Эпилог.
Маленькая речка, ещё почти ручеёк, хотя уже и не исток, бежит, торопится, подпрыгивая на камешках, лопочет на своём водяном языке детскую песенку. Скорее к востоку по зелёным холмам, обогнув живописный городок древнейшего в мирах университета и дальше, к огромному, странному туманному городу, чтобы, сменив имя, стать степенной рекой с характером истинной леди. Ты не заблудишься, не потеряешься среди площадей, улиц и улочек города, разбитого на две части: западную и восточную, или на три – концентрические, или на подземную, наземную и надземную. У этого города столько способов разделения внутри себя, что вряд ли можно разобраться в его системе счислений. Тебе всё равно: твоя цель – Северное море, давно раскрывшее свои объятья.