Loveц
Шрифт:
Но, как бы предательски банально не звучала эта фраза: «всё однажды заканчивается», и обстоятельства требуют перемен. Богдану нужно было на некоторое время уехать в связи с заключительными турами олимпиады по математике. У Павла же появилась возможность, точнее возникла необходимость, поторопиться с приведением в порядок своих личных дел. Умные, догадливые люди из закрытого столичного института наконец-то сообразили, что двое незаурядных, мягко говоря, учёных их элементарно, ещё мягче выражаясь, дурят, не желая подчиняться обстоятельствам. А, стало быть нужно прекратить это постыдное дуракаваляние любыми возможными способами, ассортимент которых мог быть сколь угодно широк, если того требовали интересы государства. Как не парадоксально, но Виктору, превосходно разбирающемуся в адской административно-номенклатурной кухне, удалось в очередной раз убедить Соловьёва в своей полной непричастности к безобразиям Павла: он-де сам
Тёплым, почти летним майским вечером, в самом начале цветения сирени, когда природа замирает в ожидании буйства, и возможны любые сюрпризы: от ливней до заморозков, Виктор, встревоженный, как предгрозовое небо, явился Павлу.
– Я вчера видел Гнедина.
– Кого?
– Ты знаешь мою память, я не мог ошибиться. Правда теперь он Васильев.
Гнедин учился на пару лет раньше по их же специализации и был лучшим на своём потоке. Дважды победитель международных студенческих олимпиад по физике, он мог не задумываться о месте работы после выпуска – крупнейшие университеты мира ему предлагали своё сотрудничество. И он сделал выбор, лет через десять после окончания учёбы. И уже собирался уехать, но вдруг исчез. Через некоторое время пошли слухи, что молодой учёный, радостно отмечающий свой успех, оказался несколько невоздержен и в какой-то пьяной компании был тривиально избит до потери памяти. Друзья ещё пару месяцев посещали его в больнице, но потом он был переведён в какую-то закрытую клинику, и что происходило в его жизни дальше, уже никто достоверно не знал. Поговаривали, что он не выжил.
– Ты говорил с ним? – голос Павла был абсолютно спокойным, только складка между бровей стала глубже.
– Да. Как с Васильевым. Он мог бы первое время быть твоим руководителем. Как старший по званию.
– Даже так?
– Васильев занимается тем же, чем и ты. С некоторых пор. И продвинулся почти вплотную к тебе. Ему только шариковой ручки последней модели не хватает. А начальник его – не Соловьёв.
– Вот как? Уж не Александр ли Филиппович?
– Он самый. Генерал. Паша, тебе много осталось?
– Не более, чем на месяц.
– Менее.
– Понял. Значит, менее. Витя, я думаю, нам лучше разругаться вдрызг прямо сейчас. И тебе больше не приходить сюда. Никогда.
– Тебе не нужна помощь?
– У меня есть Богдан.
– Не боишься за него? Странно, что они до сих пор не воспользовались случаем…
– Они не могут. Не имеют доступа. К третьему миру.
– Что?
– Ты понял.
Они некоторое время смотрели друг другу в глаза. Потом Виктор резко повернулся и пошёл вон из дома Павла. В дверях он остановился. Спросил, не оборачиваясь:
– Ты наркотой не балуешься?
– Что?
– Проверяй карманы почаще и ящики.
– Спасибо.
– Прощай. – И Виктор, оставив в прихожей на столике телескопическую серебристую ручку – указку, вышел в закипающий цветами сирени май.
Павел прекрасно понимал, что много лет назад объявленная на него охота, достигла той стадии, когда гончим, неоднократно бравшим и терявшим след, вот-вот ударит в ноздри живой пряный запах вожделенной добычи, и они, одурев от бесконечной гонки, ни разу не принесшей удовлетворения, будут способны на многое, даже ослушаться хозяина. Он не имел права подвергать опасности никого, кто был ему дорог и был рядом. Поэтому Виктор навсегда покинул его дом, поэтому Павел ушёл из университета, тяжело расставшись с ничего не понимающими и оттого расстроенными и даже негодующими коллегами и студентами, поэтому он резко прервал всю свою переписку. Братья его давно жили за пределами страны и, в общем находились вне зоны досягаемости любых недоброжелателей Павла. Другие близкие ещё лет десять назад поселились в той самой деревне, в которой он постигал искусство жить. Этот населённый пункт обладал тремя чудесными особенностями: его не было на карте; он имел несколько названий; добраться до него можно было только с помощью местного жителя, если, конечно, таковой отыщется вне данного посёлка.
Дед, отбыв в одному ему известном направлении, оставил своим родственникам замечательный дом, в котором удобно разместились мать Павла и сестра, вышедшая замуж за местного батюшку. На данном этапе оставалось только двое близких ему людей, с которыми имело бы смысл прерывать общение, если бы охотники вообще могли учуять их существование. Пока необходимости не было. Однако, нужно спешить, ибо у Павла не будет выбора в случае… Есть связи, которые мы не в силах разорвать, как бы не желали, как бы не вынуждали обстоятельства, как бы это ни было необходимо для спасения тех, кто дорог. Казалось бы с Анной всё было просто – они даже не общались – лишь знали о существовании друг друга, но именно это и вызывало у Павла большую тревогу, чем открытые встречи с Богданом, вернувшимся пару дней назад с олимпиадных сборов. Парень практически поселился в доме Павла. И это было удобно. Одному нужно срочно заканчивать работу, другому готовиться к выпускным экзаменам и вместе ломать голову над сложнейшей программой, которая странным образом оказалась частью темы Павла. Или тема была частью этой программы – он теперь не знал точно. Зато он хорошо понимал, кем для него был Богдан. Но, всё-таки, будучи пока ещё человеком этого вполне реального мира, Павел желал уточнения некоторых деталей.
– Родители в курсе твоего нового места жительства?
– Им это сейчас в некотором смысле даже выгодно.
–То есть?
– Они не здесь. Уехали.
– Нельзя ли полюбопытствовать?
– У них всё слишком удачно сложилось, чтобы упускать такую возможность.
– Тебя оставили одного?
– Почему одного? К тому же у меня теперь есть шанс скоро присоединиться к ним, по крайней мере территориально. У меня, возможно будет грант.
– Оксфорд?
– Да, это ж как наша школа. Там, кстати есть наши.
– Я уже понял. Все стационары вычислены. Можешь взглянуть на карту.
– Yes! А здесь что?
– Деревня.
– Простая деревня? И всё?
– Не всё. И не простая. Покруче твоего Оксфорда.
– Это там жил Ваш дед?
– На сегодня информации достаточно.
– Павел, Анна взяла Ваш e-mail. Она готова.
– Рано!
– Но она не станет ждать.
– Ладно. Тогда тебе точно сегодня лучше оставаться здесь.
– И Ронхулу тоже.
Жаркий почти летний день, какие иногда выпадают в середине мая, как счастливый лотерейный билет, обещал превратиться в душноватый, благоухающий сиренью, вечер. Так бы, наверное, и было. Но… О, Всевышний, начальная точка фрактала, породившая сама себя, тем самым создавшая всё сущее, включая, естественно нас, вручил нам так много даров, что мы не в силах с ними разобраться, и только в критической ситуации с изумлением и счастьем вдруг обнаруживаем, что способны управлять этим миром и другими мирами, окружающими нас. Что по собственному желанию можем открыть любую дверь в любое время, правда, с некоторыми неожиданными побочными эффектами типа погодных катаклизмов. Но какая это мелочь в сравнении с прочим могуществом, которое почти сродни акту творения.
Небо, которое ещё час назад было идеально голубым, как экран только что включённого монитора, вдруг без всякого предупреждения в виде перистых облаков, стало буровато-свинцовым, надулось, лопнуло, искрясь, с диким грохотом, и на мир обрушился ливень, который вполне мог удивить даже Ноя. Молнии минут двадцать кроили пространство, танцуя под африканские ритмы где-то у чёрта на рогах гремящих тамтамов, и вдруг всё утихло, и неестественно белыми, тяжёлыми хлопьями повалил снег. Он мгновенно придавил своими мощными лапами успевшие зазеленеть кроны деревьев, газоны и гроздья сирени. И в этой тишине только три серых вороны удивлённо пожимали плечами и тревожно перекаркивались, методично расхаживая по свежевыпавшему снегу, как будто старались его затоптать.
Узрев почти Рождественское буйство за окном, Павел выжидающе взглянул на Богдана, и тот тактично удалился на кухню, сопровождаемый Ронхулом, греть ужин.
Как бы мы не научились владеть собой, какими бы не обладали феноменальными способностями: духовными или физическими, например, левитацией, или умением высушивать мокрую одежду жаром собственного тела на ледяном ветру, как бы не умели сохранять спокойствие и внешнюю невозмутимость, есть чувство, уравнивающее всех: и сильных, и слабых, и добродетелей, и злодеев. При одном условии – если оно подлинное. Ничто на свете: ни приближающийся лай гончих, ни рожки загонщиков не могли сейчас смутить и отвлечь Павла. Он гипнотизировал монитор. И у него получилось. «Вам письмо» – промурлыкала кошачья морда, нагло разлагаясь на пиксели, и следом за тем появилась дрожащая, как от напряжения или волнения надпись «Павел, отзовись. Анна». Он успел набрать: «Анна, осталось недолго!» и отправить этот вопль во все миры, к которым нашёл доступ, прежде чем монитор, вспыхнув, как от гнева, погас. А вслед за ним погрузился во тьму дом, улица и весь город, и только снег ещё поблескивал тая, прощаясь с миром, в этой своей ипостаси, под майской луной, развернувшейся во всей своей полноте на пронзительно синем небе.