Loveц
Шрифт:
– Мы ему нашу славянскую ведьму подсунем. Только как бы из другого мира.
– Ага. Из мира читателей. Мощную такую колдунью, которая жертвует ради своей страсти реальностью и всё такое. Её Сонька сыграет.
– А Снейпа Богдан. Только подкраситься придётся.
– Точно! Ему масть сменить – ну чистый отъевшийся Снейп.
– Кончайте ржать, слушайте стих:
Поправ права творца, свернув кумира,
Из суеты обыденности вырвусь.
Я-ангел, падший из другого мира,
Я для твоей программы страшный вирус.
Сюжет сменю и выверну идею
И по-другому весь конфликт построю.
Героем
И за собою поведёт героев.
Пусть негодуя спросишь ты: «Откуда?
Такая тема не по нраву мне»
Ты, автор, знаешь, нет сильнее чуда
Любви, пускай ворвавшейся извне.
Без подлости, предательства, обмана,
Чтоб быть самим собой, даруя смелость.
И мы уйдём из твоего романа
Совсем не так, как бы тебе хотелось.
– Ура! Ставим.
Отлично! Мне даже понравилось. Спектакль обещал получиться, следуя их терминологии, «прикольным». Соне пришлось писать сценарий, так как Богдан опять исчез на своих сборах. Я помогала с песнями. Особенно пришлась мне по душе идея с ведьмочкой из другого мира. А вот после рассуждений по поводу старухи – процентщицы говорить с Богданом мне снова не хотелось. Андрей же, напротив, был в полном восторге и от Достоевского и от Гарри Поттера. Он даже предложил свою помощь с режиссурой – я не возражала.
– Ну и чего ты расстроилась? Помнишь, я говорил тебе об осторожности.
– Да, но зачем он сделал это?
– Не думаю, что он вообще преследовал какую-либо цель. Хотя, вероятно, ему сейчас действительно не до твоих вопросов.
– Как думаешь, Богдан, действительно всё знает? Может, он вообще, это спровоцировал?
– Вряд ли, но какая-то роль у него определённо есть.
– Какая?
– Я не знаю правил их детской игры. Потерпи, осталось немного.
Я остолбенела.
– Что? Что ты сказал?
– Я просто советую подождать. Богдан сам найдёт тебя. Просто будь готова и не беги, когда он придёт.
– Нет. Ты произнёс в точности те слова, которые я слышала последними.
– Ну, совпадение. Надеюсь тебе это доставило удовольствие?
Спектакль получился. Пришлось его даже повторить ещё пару раз, а песни к нему стали нашими лицейскими хитами до конца учебного года. Но эта неожиданная удача не столько успокоила мою истерзанную душу, сколько ещё более смутила её, повиснув классическим вопросом: быть или не быть. В смысле: насколько необходимо преподавание литературы, по крайней мере в имеющемся виде, в специализированном лицее, и насколько я могу являться учителем данного предмета. За мою многолетнюю практику я убедилась, что программные произведения читаются исключительно с целью не получения двойки, и то, если таковая грозит в полугодии. В результате у большинства учащихся вырабатывается стойкая неприязнь и к прочитанному, и к автору, проходящая, в лучшем случае, лет через двадцать. Среди моих знакомых немало людей, которые, увы, терпеть не могут Толстого, Чехова, Тургенева, но зачитываются внепрограммным Набоковым, Буниным, Достоевским ( если, конечно, ограничились в своё время просмотром экранизаций). Я задавала ребятам вопрос:
– Чему вас учит школьная литература?
– Уворачиваться от двоек – просто ответил Богдан, и никто ему не возразил. При этом они читают, и не только энциклопедии и Гарри Поттера. В столах можно иногда обнаружить забытых Апдайка, Фриша, Житинского, Стругацких, находился даже Вольтер. Кстати, философов эпохи просвещения они воспринимают и в рамках школьной программы. Зато наши народовольцы в лучшем случае остаются запомнившимся термином. Я бы изменила программу. Есть, наверное, смысл знакомить с писателем, с его мировоззрением, которое, возможно, всего лишь результат воспитания. И пусть читают, что хотят. И пишут. Пробуют разные жанры, пробуют подражать стилю писателя, эпохи или литературного течения, придумывают новые направления. Литература должна учить творчеству, а не паразитированию на нём. Таким детям, как в нашей школе (правда, думаю, изначально и всем остальным) требуется эксперимент, исследование, а не препарирование. Я пробовала высказывать эту точку зрения среди коллег. В лучшем случае мне сочувствовали. Я не могу больше преподавать предмет, обманывая и себя и учеников, а делать это по своей собственной программе, отличной от министерской, можно разве что факультативно. Ведь школьников нужно готовить к выпускному сочинению, а свободные темы с каждым годом всё более привязаны к русской классике, и, увы, к столь нелюбимому современными молодыми читателями девятнадцатому веку. Кто-то должен это делать. Но не я. Я просто не имею права.
Ольга, услышав о моём решении уйти из школы, была в шоке.
– Ты точно рехнулась! Я уже успокоилась. У меня даже надежда появилась, что ты наконец образумилась. Ты, что? Собралась замуж за Андрея – и дома сидеть?
– Во-первых, с чего ты взяла, что я собралась замуж?
– Ну, вы разве что живёте пока врозь.
– Знаешь, а ведь мы только друзья, между прочим по твоей рецептуре.
– У психиатра была?
– Не сподобилась.
– А надо бы. Если ты не собираешься обзаводиться семьёй, чего с работы то уходить?
– Я, кажется, всё тебе объяснила. И вообще, может быть, я уеду.
– И, простите, куда это? Уж не в Англию?
– Yes!
– У вас у всех, что Андрюха – вроде паспортно-визовой службы? Сопровождает эмиграцию чокнутых баб в Туманный Альбион?
Действительно, я как-то забыла, что его жена несколько лет назад уехала погостить, кажется в Лондон, и больше они не виделись. Нет, по крайней мере туда не собираюсь. Наверное.
– Оля, не надейся на мой подростковый синдром. Моя мечта – не Великобритания.
– Ну, конечно, твоя мечта – дурдом. Отделение для шизиков, страдающих галлюцинациями.
– Я ими не страдаю.
– Хорошо, наслаждающихся.
– Будешь меня навещать?
– Иди на фиг!
Итак, решение было принято. Причём меня абсолютно не заботило, чем я займусь, уйдя из школы. Может быть стану писателем и напишу в соавторстве с Софьей роман «Любить злодея», сюжет которого мы придумали, работая над сценарием спектакля. Осталось только дождаться выпускных экзаменов, договориться с директором и встретиться, наконец, с Богданом, который был занят олимпиадами до середины мая.
Минуя стадию капели,
Календарём не беспокоясь,
Весна стирает параллели
И мчится, как курьерский поезд.
Её почти не слышна поступь,
И не поймать уже момента,
Но взломан льда пароль, и доступ
Открыт в систему континента.
Весна этого года была поздняя и бурная, как страсть сорокалетней женщины. Март и почти весь апрель прошли в сумеречно – сонном ожидании. Но лишь только солнце, выспавшееся и ласковое, горячо коснулось земли, та немедленно сдёрнула белые простыни. Стала влажной и тёплой, мгновенно покрывшись мурашками первоцветов, затрепетала, запульсировала, потекла ручьями и тут же высохла, требуя дождя, и небо не заставило себя ждать, ответило вожделеющей земле содроганиями гроз и ливней, в первой половине мая. И вот, утолив жажду и ощутив в себе зачатие новой жизни, земля стала юной и прекрасной и облачённой в разноцветные одежды. Мир людей сопереживал это время по-своему: кто-то вовсе не замечал перемен, кто-то возрождался вместе с природой, а для кого-то это время было тревожно – деятельным в связи с неотвратимостью выпускных экзаменов. Наша школа, как и любая другая, напоминала в эти дни растревоженный весной улей, готовый к первым вылетам. Конспекты, зачёты, контрольные, пересдачи, вступительные олимпиады и ещё Бог весть что, приводили к депрессивно-маниакальному состоянию учеников, учителей и родителей. Но сложнее всех приходилось вернувшимся со сборов олимпиадникам – им требовалось справляться не только с текущими заданиями, подготовкой к экзаменам, но также сдавать все накопившиеся за время их отсутствия на занятиях, «хвосты» и, невзирая на дипломы и медали, поблажек им не было. Разумеется в этой ситуации моё общение с Богданом могло ограничиваться лишь требованиями программы подготовки к сочинению. Так я думала.