Ловкость рук

Гойтисоло Хуан

Его снова охватило какое-то смутное чувство, будто он забыл о чем-то важном и теперь тщетно пытался вспомнить. Он хотел, чтобы они застали его на ногах, умытым и причесанным. Урибе, должна быть, уходя, закрыл дверь, и теперь Давид слышал, как они переминаются с ноги на ногу, не решаясь позвонить. Он поспешил зажечь свет.

– Сейчас иду, сейчас.

Тут он вспомнил, что ему нечем угостить их, и хотел было позвать привратницу. «Но они же пришли не пить. Они пришли убить меня». Давид произнес эти слова вполголоса, пока, причесываясь, шел

открывать дверь. Оттуда он бросил последний взгляд па свою спальню: все было в полном порядке.

Агустин вошел первым. На нем был светлый габардиновый плащ, который Давид видел впервые, и пестрое кашне, небрежно свисавшее на грудь, точно веревка. Он был без перчаток. Сколько раз Давид видел их во время своих кошмаров, и теперь это обстоятельство наполнило его сердце радостью. Руки без перчаток внушали больше доверия. Паэс, точно тень, прятался за спиной Мендосы.

– Проходите. Садитесь.

Давид закрыл отворенное настежь окно. Еще, чего доброго, их могли увидеть. Он зажег лампочку на ночном столике и выключил верхний свет. Комната сразу же разделилась на две четко разграниченные половины.

– У меня и угостить-то вас нечем, – виновато произнес Давид.

– Да ты не беспокойся. Это не важно.

Давид, нелепо улыбаясь, опустился в кресло. Он чувствовал себя разбитым. Он уже не думал о том, что его пришли убивать.

– Я вас ждал, – сказал он ласковым тоном.

Мендоса в упор смотрел на него прищуренными глазами.

– Я решил не предупреждать тебя по телефону. Я знал, что ты обязательно будешь нас ждать.

Голос Давида дрогнул:

– Спасибо, Агустин.

Он водил тонкими белыми руками по ногам, будто вытирая их или грея.

– Я все спал, с тех пор как пришел домой, – сказал он. – Вчерашней ночью я, разумеется, не сомкнул глаз.

Агустин смотрел на него кротко, почти ласково. Прежде чем войти сюда, он рисовал себе такую картину: Давид бледный, вялый, безвольный курит сигарету. Он давно знал, что так все кончится. И желание осуществить задуманное определяло его чувства.

– Я уже собирался было уйти, – наивно объяснял Давид. – Какая-то сила толкала меня. Но понемногу это прошло.

– Так и должно быть, – сказал Агустин. – Со мной было бы то же самое.

– Ты очень любезен.

Давид произнес это тихим голосом, улыбаясь из темноты.

– У тебя есть сигареты? Может, мне от курева станет лучше.

Агустин порылся в карманах.

– Не очень-то они хорошие, но…

– А, неважно.

Они молча курили. Давид заметил, что Паэс в нетерпении дергает ногой. Присутствуя при этом разговоре, он чувствовал себя лишним. «Он очень спешит», – подумал Давид.

Мендоса резко повернулся, и сигареты высыпались из портсигара. Давид порывисто наклонился, чтобы помочь собрать их; он стал коленкой на ковер, но тут же замер под жгучим взглядом художника.

– Прости, – сказал он.

Кровь бросилась ему в лицо, и в крайнем смущении он схватил стоявший на столе кувшин с водой; на запотевшем стекле остались следы пальцев, похожие на отпечатки лап какого-то неведомого животного; они медленно растаяли.

Давиду припомнилась первая встреча с Мендосой. У него тогда было такое же выражение лица. Он стоял, облокотившись о мраморную стойку, и помешивал ложечкой кофе. Так же, немного подавшись вперед, он нежно смотрел на Давида. «Он убьет меня». Давид почувствовал, как его охватывает какое-то странное возбуждение, внутри все оборвалось, он похолодел от страха.

– Должно быть, уже поздно, – пробормотал он.

«Если у меня не хватило смелости убить другого, неужели у меня не хватит ее, чтобы позволить убить себя?» Сумасшедшая надежда шептала на ухо: «Посмотри ему в глаза, Давид. Если посмотришь, он не убьет тебя». Давида вдруг охватила ненависть к самому себе.

Глаза его наполнились слезами, и, стараясь скрыть их, он отвернулся. Быстрее! Ну, пожалуйста! Агустин воспользовался этим мгновением. Мишень была в полуметре от него, и он нажал на спусковой крючок. Пуля мягко вошла в грудь Давида.

Давид даже не успел сообразить, что произошло: он наклонился вперед и медленно осел на пол.

– Прости меня, – сказал Агустин, – сам знаешь, так было нужно.

И он резко обернулся, словно ожидая нападения от всего, что окружало Давида и составляло его жизнь.

В звенящей тишине выстрел прозвучал, как удар бича. Тело ничком упало на ковер, пальцы, судорожно сжавшись, застыли.

Со стороны казалось, будто Давид крепко заснул. Руки его вытянулись вдоль тела, как у плывущего кролем, а неподвижные, плотно сдвинутые ноги походили на хвостовой плавник большой рыбы. «Еще минуту назад он был полон жизни, – думал Мендоса. – А теперь из его тела сочится кровь». Темное пятно быстро росло, растекаясь по старому, вытертому ковру.

Мендоса наклонился над трупом и осторожно повернул его лицом вверх. Открытые глаза на запрокинутом лице закатились и походили на безжизненные глаза дорогой куклы или на две бледные далии, повернувшиеся к свету. В смятении Агустин закрыл Давиду веки и поправил голову. Давид был мертв. Тление уже проникло в его бездыханное тело и начало свою работу.

– Он мертв, – объявил Мендоса.

И снова обернулся. Паэс с перекошенным лицом смотрел на него, упираясь ладонями в письменный стол Давида. Стоя на коленях над трупом, Мендоса внимательно оглядел приятеля, и его губы растянулись в усмешке.

– С тобой что-то случилось? – спросил он.

При виде крови с Паэса слетел весь апломб. Он схватил кувшин с водой, который только что брал Давид, и стал пить из него мелкими глотками.

– Ты что, заболел? – услышал он голос Агустина.

Луис не ответил. Он смотрел на расплывавшееся пятно крови и вдруг, обессилев, закрыл глаза.

– А я думал, что ты решил идти до конца, – ехидно процедил Мендоса.

Паэс закусил губу. Он чувствовал себя сломленным, бессильным.