Ловкость рук
Шрифт:
– Я и дошел, – пробормотал он. – Только я не могу видеть кровь.
Сделав над собой огромное усилие, он снова заговорил обычным ровным голосом и сам же удивился своему спокойствию.
– Можешь не говорить об этом, – сказал Мендоса. – Я сам вижу.
Угрюмо уставившись на труп, он чувствовал, как в нем закипает злость. Ему хотелось во всем обвинить Паэса, и мозг его так и сочился ядом.
– В таких вот переделках узнаются люди, – сказал он. – Несколько лет назад, когда я летал с отцом в Лондон, в воздухе отказал один из моторов, и летчик решил, что нам крышка. Пассажиры,
– Дерьмо, – буркнул Луис.
Он снова поднес кувшин ко рту и жадно стал пить. Он ненавидел Агустина. Будь это в его власти, он бы убил его.
– Ты только, пожалуйста, не распаляйся. Имей хоть немножко уважения к мертвым. Так вести себя не годится. Ты хочешь, чтобы я молчал? А я говорю, что не буду. Мы вместе убили Давида, и я хочу, чтобы ты понял это, и шел за мной до конца. До конца. Понимаешь?
Слова Мендосы падали в пустоту. Луис обернулся. Агустин все еще стоял у трупа и говорил. Луис должен был обернуться, должен был…
– Послушай меня хорошенько, – сказал Мендоса. – Мы замешаны в одном деле и, если нас повесят, то повесят обоих. Или мы оба спасемся. У меня есть пропуск на переход португальской границы в случае необходимости. Но сейчас я хочу, чтобы ты понял одно. То, что ты совершил, называется убийством. Давид уже мертв. Погляди.
Он поднял руку Давида и отпустил ее. Она безжизненно упала.
– Давид мертв, и тебе нечего его бояться. Только живые причиняют зло. А мертвые, – он снова поднял и отпустил руку трупа, – мертвые не страшны.
Мендоса опустился на колени рядом с Давидом и сквозь платок снял с него часы. Они стояли. Стрелки показывали без четверти два. Агустин встал и огляделся. Луис смотрел на него, бледный, с дрожащими губами.
– Что ты ищешь?
Агустин даже не подумал ответить. Он завел часы и поставил стрелки ровно на девять. Потом взял тяжелое пресс-папье и ударил рукояткой по циферблату. Стрелка намертво застыла под треснувшим стеклом. С большой осторожностью Мендоса снова надел часы на руку Давиду. И опять огляделся.
– Ну, давай же, раскидывай, – презрительно приказал он. – А то не похоже на то, что здесь было совершено ограбление.
Он открыл ящики письменного стола и вывалил на пол их содержимое. Все предметы он брал платком, стараясь нигде не оставить отпечатков пальцев. Листки разлетелись по ковру, покрыли белыми пятнами всю комнату. Мендоса отпер ночной столик, перевернул все в платяном шкафу. Паэс смотрел на него, не двигаясь с места. Вспомнив, что он опирался руками о стол, Луис стер платком свои следы. То же самое он проделал с кувшином. Потом остановился, повернувшись спиной к трупу; лицо Луиса было все в поту, влажный противный холодок пробегал по спине и под мышками.
– А теперь, – сказал Агустин, – ты должен его избить.
Он только что перевернул ящик с бельем и иронически поглядывал на Паэса.
– Избить? – изумился Паэс. – Не понимаю!
– Сейчас объясню. Мы пришли сюда ограбить Давида, но он оказал нам сопротивление. Мы стали драться с ним, и, так как он продолжал сопротивляться, мы были вынуждены стрелять. Теперь тебе ясно?
Лицо Луиса побелело.
– Это глупо. Он же мертв.
– Мертв или нет, а ты должен его избить. Ты сам обещал все исполнять.
– Я только говорил, что сделаю то же, что и ты, – возразил Луис. – А это вовсе не входило в игру.
– Если ты хочешь сказать, что я должен начать первый, пожалуйста, я доставлю тебе такое удовольствие.
Он подошел к трупу и занес над ним руку.
У Луиса вырвался нечеловеческий вопль. Голову его заволакивал туман. К горлу подступала тошнота. Он провел рукой по лбу и, заикаясь, пробормотал:
– Не могу… понимаешь, не могу… Умоляю тебя. Только не это. – Он остановился и совсем охрипшим голосом добавил: – Я заставил Урибе смошенничать в карты.
– Смошенничать?
– Да. Урибе подтасовал ему плохие карты. Я…
Взгляд Мендосы стал металлическим.
– Я не понимаю, какое это имеет отношение к тому, что ты не можешь его избить?
Признание против воли готово было сорваться с уст Паэса. Но, услышав слова Мендосы, он почувствовал себя еще беспомощней и несчастней.
– Я… Сейчас… Нет.
– Ты говоришь сейчас? Сейчас? Тебе надо было увидеть, его мертвым, чтобы все понять? Или ты еще не убедился в том, что он мертв? Если хочешь…
И он снова занес над трупом руку.
– Нет. Ради бога, нет.
Луис залепетал какие-то глупые оправдания, но тут же осекся. Кто-то поднимался по лестнице. На мгновение все вокруг, казалось, застыло, словно в остановившемся немом кадре; и вдруг эту болотную тишину разодрал леденящий душу звонок. Визгливый звук наполнял собой всю комнату, заставлял дребезжать мебель, пустые ящики, белые листки на ковре, труп Давида.
У Паэса от страха лязгали зубы. Крик неудержимо рвался из горла. Он зажал руками рот и, всхлипывая, стонал. Агустин сунул в карман лежавший на столе револьвер. Потом подошел к выключателю и погасил свет. Звонок снова залился. В погрузившейся в темноту комнате слышалось лишь, как капает вода из крана в ванной да кто-то нетерпеливо топчется у входной двери.
– Сеньорито Давид!
Это была донья Ракель. Агустин вспомнил, что забыл закрыть дверь на задвижку, и осторожно, на цыпочках, прокрался в коридор. За его спиной всхлипывал Луис. Он хотел было спрятаться pi ткнулся ногой во что-то мягкое: Давид! Всхлипнув, Луис вцепился в плечо Агустина.
– Нас сейчас схватят! Нам некуда спрятаться!
Агустин наотмашь ударил его по лицу.
– Стой здесь. Стой здесь, или я тебя прихлопну!
Он втолкнул Луиса в темную комнату, к трупу.