Ловушка для Слепого
Шрифт:
– Ах ты, козел! – в сердцах воскликнул водитель «ровера» и покосился на сидевшего рядом с ним на «хозяйском» месте пожилого мужчину с располагающей внешностью рубахи-парня.
Хозяин отлепил от нижней губы коричневую кубинскую сигарету, сплюнул в сторону табачную крошку и негромко, очень спокойно сказал:
– Догони его. Костя.
Водитель обрадованно воткнул четвертую передачу, вдавил в пол педаль акселератора и, взвизгнув покрышками, свернул в переулок, где за пару секунд до этого скрылся «виллис». На заднем сиденье завозился, копаясь за пазухой, плечистый бритоголовый охранник.
– Игорь, –
– Тубо, Полкан, – хохотнув, вставил водитель.
– Ты рули, рули, – проворчал охранник. – Шумахер недоделанный.
– Ты меня понял? – обернувшись, с нажимом спросил хозяин.
– Да понял, Анатолий Палыч, – отозвался охранник. – Чего тут не понять? Он за крыло заплатить должен, а с трупа что возьмешь?
– Умен не по годам, – удовлетворенно заметил Анатолий Павлович, откидываясь на спинку сиденья.
Впереди снова мигнули, скрываясь за очередным поворотом, тормозные огни «виллиса».
– Орел, – с невольным уважением сказал водитель. – На таком корыте пытаться уйти от «ровера» – .
Орел, одно слово.
– Догоняй, – проворчал телохранитель. – Руки чешутся этому орлу клюв на сторону своротить.
– Сей момент, – сказал водитель. – Эйн, цвей, дрей… Ух ты, блин! – испуганно воскликнул он, заслоняясь рукой от ударившего в глаза слепящего света фар.
Переулок был загроможден припаркованными по обе стороны машинами настолько, что развернуться в нем нечего было и думать. «Виллис», сверкая круглыми глазами широко расставленных фар, стремительно мчался навстречу. Водитель Костя среагировал мгновенно. Ударив по тормозам, он врубил заднюю передачу и до отказа выжал акселератор.
Завывая двигателем, «ровер» устремился назад.
Ведя «виллис» одной рукой, Глеб поднял кольт с навинченным на ствол длинным глушителем и выстрелил поверх опущенного ветрового стекла. «Ровер» пьяно вильнул. Слепой нажимал на курок до тех пор, пока шедший задним ходом впереди него автомобиль не остановился, с грохотом и звоном воткнувшись багажником в борт припаркованной у тротуара «копейки». Задняя дверца распахнулась, и из нее, пригибаясь, выскочила темная фигура. Сиверов снова выстрелил, и фигура, запнувшись на полушаге, покатилась по асфальту, как сбитая кегля.
Бампер вездехода с хрустом вломился в капот «ровера». Слепой перегнулся через рулевое колесо, быстро прицелился и выпустил последнюю оставшуюся в обойме пулю в обмякшее на переднем сиденье «ровера» грузное тело. Пуля ударила человека с внешностью кандидата в президенты Соединенных Штатов в центр лба, но он этого не почувствовал, поскольку к этому моменту был безнадежно мертв. Безжизненное тело подпрыгнуло и завалилось на бок, пуля сорок пятого калибра, пройдя навылет, вонзилась в перепачканный кровью подголовник.
Слепой со скрежетом воткнул заднюю передачу, «виллис» с видимой неохотой оторвался от искалеченного капота «ровера» и, светя одинокой фарой, уцелевшей после столкновения, задним ходом скрылся в глубине переулка.
Развернувшись на перекрестке и переключив передачу, Глеб закурил – задание было выполнено, и он имел на это право.
Полковник Малахов узнал обо всем из утренней сводки происшествий по городу и тоже закурил, старательно пряча от подчиненных
Ирина Быстрицкая допила кофе и с благодарным кивком вернула опустевшую чашку секретарше шефа, неугомонной болтушке Светлане, которая, заложив ногу на ногу, сидела на столе забюллетенившего экономиста Горячева, дымя длинной тонкой сигаретой и без умолку тараторя. Присутствующие попивали принесенный Светланой кофе и принимали участие в разговоре в основном на уровне кивков и междометий – большего Светлане не требовалось, говорить она могла и сама.
Ирина тоже закурила и, развернув вращающийся стул, вернулась к работе. Проект был почти готов, осталось только закончить смету и привести в порядок техническую документацию. Обычно Ирина любила эту часть работы – не потому, что ей нравилось складывать и вычитать, а просто потому, что это была заключительная часть, своего рода подведение прочного фундамента под полет архитектурной фантазии. Но в данный момент ни о каких фундаментах не могло быть и речи: Светлана трещала, как целая стая сорок, время от времени принимаясь увлеченно и громко хохотать над собственными шутками.
Ирина незаметно покосилась по сторонам, убедилась, что кофе выпили далеко не все, и с незаметным вздохом вызвала на монитор графический файл.
Проект удался на славу. Изображенный в изометрии особняк выглядел просторным, удобным и красивым той строгой, лишенной всякой вычурности красотой, которая так импонировала Ирине. Она терпеть не могла громадные кирпичные сундуки, нелепо и безвкусно увешанные балкончиками и башенками, которые ей часто приходилось проектировать, уступая нажиму набитых деньгами заказчиков. Проект, работу над которым она заканчивала сейчас, мог считаться, пожалуй, ее лучшей работой за последние полгода.
Незаметно для себя она отвлеклась от мыслей о проекте и стала думать о событиях, которыми были наполнены последние шесть-восемь месяцев. Это время напоминало медленное пробуждение от леденящего кровь ночного кошмара, словно она, бредя по бесконечному топкому болоту, вдруг ощутила под ногами твердь и увидела впереди зеленый пологий берег. Глеб Сиверов мало походил на поросший травкой-муравкой бережок. Скорее он напоминал гранитный береговой утес, у подножия которого даже в мертвый штиль кипит бешеный прибой, но это был берег, за который можно ухватиться.
Ирина сама не понимала, зачем мучает его и себя, сама не знала, чего хочет от него, в чем пытается убедиться сама и убедить его. Было время, когда ей казалось, что жизнь кончилась раз и навсегда и что ждать больше нечего. Потом на смену этому пришла робкая надежда. Тогда ей казалось: окажись Глеб живым, и все сразу станет хорошо и солнечно. А затем наступило смутное время, полное сомнений и неопределенности: любит ли? Способен ли он любить вообще – при такой-то профессии? И сможет ли она ужиться с ним под одной крышей, зная, теперь уже наверняка зная, кто он на самом деле? Ирина с грустной улыбкой вспомнила время, когда ореол тайны, окружавший Глеба, очаровывал и кружил ей голову. За последний год она сильно повзрослела и окончательно поняла, что любая тайна неприглядна.