Ловушка горше смерти
Шрифт:
Лина обрадовалась адвокату, подумав, что он-то и избавит ее от участия в повторяемом постоянно под занавес ритуале, — при мысли, что придется с кем-то из гостей танцевать и нельзя отказаться, не обидев хозяйку дома, у Лины мгновенно портилось настроение.
Рядом с Дмитрием Константиновичем стоял мужчина лет тридцати, плечистый, слегка сутуловатый, с аккуратно вылепленной, коротко стриженной светловолосой головой; лица незнакомца Лина из своего угла не разглядела, зато отметила жадный интерес в глазах Альбины, которая приблизилась к гостю, тут же заслонив его своей высокой змеиной фигурой, обтянутой серебристо-черной тканью.
Адвокат нетерпеливо оглядывался, а его спутник невозмутимо потягивал какое-то питье. Альбина повернула свое плоское зеленоглазое лицо, поискала взглядом Лину и царственным жестом тонкой, сухой, в кольцах руки поманила ее.
Девушка осталась неподвижно сидеть в своем кресле. Хозяйка о чем-то заговорила с новым гостем, а Дмитрий Константинович бочком протиснулся к сидящей Лине между танцующих пар, которые, не дождавшись, пока Тони Харпер умолкнет, топтались не в лад в сумраке комнаты. Адвокат, сияя улыбкой, схватил ее руку и крепко пожал.
— Я хочу познакомить тебя с моим близким другом. Марк! — окликнул он.
Тот высокий мужчина, одетый дорого и неброско, подошел к Лине, наклонил голову, и она увидела обращенные к ней серые, совершенно спокойные глаза, в которых еще не растаяла брезгливая скука…
С того вечера все и началось, и вот чем закончилось. Она на кухне моет посуду, Марк с адвокатом уставились на игральную доску, а внутри ее настойчиво напоминает о себе ребенок.
— Что ты, Лина? — спросил Марк с порога кухни, рассеянно глядя на дверцу холодильника.
— Он начал как-то по-новому двигаться, — сказала Лина, поворачиваясь боком на стуле и давая Марку возможность пройти. — Может, стоит лечь?
— О ком ты говоришь?
— Ребенок… Будто он связан и все время старается выпутаться.
— Дай я послушаю.
— Что ты можешь услышать? Не трогай меня, пожалуйста.
— Я услышу… Я ему сейчас кое-что скажу.
— Ну что ты можешь сказать, Марк?
— Что мы с Димой играем в нарды, а его мама — самая красивая женщина на свете.
— Может, все-таки нужно лечь? Да не трогай же ты меня, Марк! Ступай к Дмитрию Константиновичу. Бери свое пиво и отправляйся.
— Лина, не сердись, мы скоро закончим, и Митя уйдет, а потом я поведу тебя гулять…
— Не хочу!
— Надо выйти на воздух. Там чисто и уже тепло, малышу необходим свежий воздух. Мы возьмемся под руки, как счастливые супруги, и ты гордо понесешь свой хрустальный шар перед собой. Договорились?
— Марк, тут утром, когда ты ушел, тебе звонила какая-то Рита.
— Ну и черт с ней!
— Пусти меня, — сказала Лина. — Иди к Мите, а я побреду в спальню…
Как долго еще ждать, пока он родится!
— Лина!
— Что?
— Да так, — улыбнулся Марк. — Мне иногда приходит в голову нелепая мысль о том, что я тебе завидую. — Он кивнул на живот женщины.
Лина промолчала, подумав, что о себе она этого сказать не может, так как именно себе завидует меньше всего. И что надо наконец решиться и окончательно объясниться с Марком сегодня же вечером. И переехать жить к матери…
— Лина, что все-таки с тобой происходит? — спросил Марк, когда они вернулись. Женщина сразу же направилась в кухню, молча зажгла ближайшую горелку и поставила на плиту белый эмалированный чайник. — Ты ведешь себя так, будто я тебя смертельно оскорбил. Разве ты не знала, на что идешь? Мы ведь обо всем договорились, во всяком случае, мне так казалось.
Он принес из комнаты узкую вазу тонкого голубоватого стекла, на четверть налил ее водой и поставил на кухонный стол, поместив туда крупные лимонно-желтые нарциссы.
— Да, — проговорила Лина в его затылок, — мы обсудили все, кроме единственного: что будет со мной, когда родится ребенок и ты заберешь его себе.
— Раньше ты не задавалась этим вопросом.
— Я была обыкновенной дурой…
— Теперь ты поумнела?
— Прекрати! — воскликнула Лина, резко выключив газ под вскипевшим чайником. — Я понимаю, что ты чувствуешь себя обманутым. Но давай объяснимся как почти близкие люди. Что ты так смотришь на меня?
— Мы, — помолчав, сказал Марк, — вовсе не близкие люди. Ты ошибаешься.
Мужчина и женщина вряд ли могут быть настолько близки, чтобы избавиться от собственного одиночества. Это разные миры. Как солнце и луна… Мы могли бы с тобой жить вместе как равноправные партнеры или же как разумные люди, вступившие в добровольный союз во имя известной им цели… Мы оба предпочли второе. Нашей целью был этот ребенок, и неизвестно, для кого он важнее, для тебя или для меня.
— Ты рассуждаешь так, словно в мире не существует любви…
— А в тебе, Лина, — произнес Марк, — говорит сейчас проснувшаяся чувственность. Обычная женская нравственно здоровая природа. Инстинкт хранительницы рода… Для меня же ребенок значит очень много. Я буду всегда жить в нем, а он — во мне… Ты меня, конечно, огорчила, но, думаю, я смогу убедить тебя поступить разумно.
— Ты ничего не понял, Марк. На что ты надеешься? Ты по-прежнему намерен настаивать на том, чтобы, родив ребенка, я исчезла из твоей жизни? — воскликнула Лина, и он увидел, как побледнели и напряглись ее губы. Глаза женщины в сумраке позднего вечера стали почти черными. Его пронзило острое чувство жалости к ее молодости.
— Не стоило бы именно так ставить вопрос.
— Но я должна знать!
— Что именно ты хочешь услышать? — спросил Марк, сразу устав от сегодняшнего долгого дня и этого, не имеющего никакого смысла, разговора. — Ты хочешь заручиться моим обещанием расстаться с тобой?.. Чтобы ты осталась одинокой матерью с ребенком, я же — не любимым тобой его отцом? Как водится, раз в неделю я стану наезжать к Манечке и под твоим строгим взором буду исподтишка совать ему сладости, игрушки и, вероятно, даже прогуливаться с мальчиком по Измайловскому парку. А тебе приходило в голову, что в этом доме до тебя не жила ни одна женщина? И не будет жить… И что для меня значит наш сын?