Ловушка Пандоры

Пролог

1 И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд

2 Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения.

3 И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим.

4 Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать

6 А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней.

7 И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали противних,

8 Но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе.

9 И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.

Библия Новый завет. Апокалипсис св. Ап. Иоанна Богослова Гл. 12.

Ткань неба, словно вывернувшись наизнанку, набрякла серой портянкой над землей. Сосновые кроны остроконечными пиками вошли в тучи, и те разродились проливными дождями.

Лес, крепко обняв село, жарко дышал ему в улочки грибами, ягодами и хвоей. Селение отвечало томными вздохами душистого сена, печеных хлебов, парного молока, костров и навоза.

Село это было из зажиточных, хотя и надежно пряталось от всего бела света за покровом лесов и завесой туманов. Не случалось у них в волости обычных для тех времен притеснений и обирания простого люда со стороны барского сословия. Управляющий был крепким хозяйственником. Делами руководил мудро, пользуясь и кнутом, и пряников: с хитринкой в вопросах торговых, с научно-практическим подходом к сельскохозяйственным проблемам, с сердцем к бедам селян и искренней преданностью и почтением к графской семье, коей он имел честь служить, как до него служил его отец.

Глаз радовался глядя, на каменную церквушку, мельницу, начальную школу, добротные избы, с хорошими ломтями земли и чередой хозяйственных построек, из которых и хрюкало, и мычало, и кудахтало. Даже охота, рыбный промысел и заготовка дров на помещичьих землях не воспрещались.

Барское имение стояло за рекой. Запущенный сад и заколоченные ставни фасада красноречиво указывали приезжему, что хозяева давно забыли сюда дорогу. Местным это нарочитое указание казалось избыточным, так как за много лет никого еще не угораздило наведаться в их всеми забытую глушь.

По пустым покоям старого особняка ползали холод и сырость, пробираясь даже в жилую часть дома, хотя она отапливалась щедро и жарко. Прислуга уговаривала Софью Александровну оставить причуды и переселиться на другую, более солнечную и лучше прогреваемую сторону, но та наотрез отказывалась, продолжая упорствовать в желании жить в собственном доме инкогнито.

Минуло шесть лет с тех пор, как однажды вечером Софья Александровна вернулась в родовое имение. Вернулась измученной и будучи уже глубоко беременной. А ночью схватками пошла.

В тот же миг, говорят, все светила ослепли. Темень легла на землю, глухая дремучая.

Тяжелые были роды. Ребенок пошел поперек матери.

Налитые тучи разразились сухой грозой. Молнии чертили небо так яростно, что средь ночи наступил день. Прежде такого дива даже старожилы не видывали.

В раскатах грома слышались стоны роженицы, и от ее родовых мук небо, будто сетью мелких трещин пошло. По всей деревне занялись пожары, а спасительного дождя все не было. Мужики и бабы выбились из сил, сбивая огонь, но без толку. Крестились на бесовское пламя, шептали молитвы. Огонь выедал избы. Выли собаки. Жалобно голосила скотина.

Под утро вместе с криком петухов в деревне отчетливо раздался первый крик новорожденного. И в тот же миг сплошняком полил дождь. Огонь ушел. Говорят, что то был хмельной ливень, что от него голова становилась лёгкой, и веселье охватывала душу.

Девочка родилась недоношенной, думали, помрёт вместе с матерью. Однако местная повитуха выходила обеих. Теперь хозяйка с дочерью безвыездно жили затворницами в родовом гнезде.

Местным не привыкать укрывать от мнений столичного света своих господ. Много лет назад мать Софьи Александровны точно так же приехала рожать невенчанной в родовое имение. По слухам, будучи фрейлиной, она зачала дочь от самого царя. Через пару лет, наняв свору нянек и учителей для оставленной в деревне незаконнорожденной дочери, графиня вернулась ко двору. Впрочем, вскоре впала в немилость и умерла, как поговаривали, с горя.

Софья Александровна была единственной наследницей, и по великой милости царя получила графский титул и состояние, хотя они передавались исключительно по мужской линии. Этот факт закрепил за ней кулуарный статус незаконнорожденной княгини уже не только в глазах деревенских жителей, но и в столичном свете.

И вот, спустя годы Софья Александровна повторила судьбу матери. Но об этом ни в деревне, ни меж слугами говорить было не принято. Не хотели кликать беды, уж больно любили графскую семью, многое сделавшую для простого люда, а особо Софушку, которую ростили всем миром. Да и сравнить было с чем, как съездит кто в город за спичками, аль за солью, аль сторговать какую шкурку, так наслушаются ужасов о жизни в соседских деревнях Кривотолкиных иль Верховенских. Там, что не год, то голод да хворь, а господа отбирали у своих крестьян последнее.

О другом потихоньку все же судачили и вздыхали, дескать, бедняжка Софья Александровна совсем другой приехала из столицы. Не в себе вернулась, потеряла былую веселость и легкость нрава, фанатично увлеклась писанием Божьим, стала деспотична и нетерпелива. Девчушку её жалели, кою мать от себя и денно и нощно не отпускала, держа в чрезмерной строгости, и все молиться заставляла. А девчушка живая, да задорная, то и дело сбегала в лес, с крестьянскими ребятишками якшалась.

В последние годы тревога и навязчивые идеи не оставляли Софью Александровну. А в эту осень, что границей легла меж девятнадцатым и двадцатым веками, её психика окончательно расстроилась. Апокалипсис читала и молилась неустанно. Тело своё, считая сосудом греха, подвергала наказаниям и всяким лишениям. От постов и нервной болезни отощала и осунулась, и, хотя красота еще не оставила ее изможденных черт, она больше не радовала глаз, а скорее наводила тоску.

Софья Александровна невидящим взором посмотрела в окно. Стекло взмокло, покрылось испариной, и лишь размытое золото сада угадывалось за ним. Такое замирание у окна чередовалось с беспокойной ходьбой из угла в угол. Рука при этом сжимала крест, что висел на груди, губы шептали молитву.

Так продолжалось, пока не отворилась дверь. Из проема высунулась нечесаная голова конюха. Софья Александровна подобралась и с мольбой глянула на слугу. Тот, замявшись в дверях, все же решился войти. Сминая в руках шапку, он молча вперился в пол.