Ловушка Пандоры
Шрифт:
День стал выцветать и блекнуть, опуская сумрачную завесу перед глазами. Похолодало и сделалось тихо-тихо.
Сосредоточенно уставившись на четкие линии ладони, Матфей зацепился за свою злость.
Злость была громкой и внятной. Глупо было включать это дерьмо, зная, что все каналы принадлежат гребаному государству.
Государство всегда занималось порабощением своего народа. Всегда легче управлять кучкой дебилов, верующих в свою богоизбранность, чем людьми мыслящими и склонными сомневаться в себе и других. Новые технологии, отданные в монополию государству
Резкий аммиачный запах, мешался со сладостным мускусом цветов.
Смерть пахнет цветами.
Тишина упрямо сдавила виски.
Она здесь. Она пришла. От нее не спрятаться. Как ни старайся думать о другом, мысли вернутся к ней. Как не убеждай себя, что это всего лишь галлюцинации, сколько не приводи взвешенных логикой аргументов, само тело восставало, пичкая гормонами для борьбы с мнимой опасностью. И Матфей вновь оказался на охоте, и вновь он был не охотником, как хотел его отец, а жертвой.
Лишь одно могло его успокоить и привести в чувство. Лишь одно позволяло не начинать всматриваться в сумрак и не вслушиваться в тишину. Не видеть проступающую в углах тёмную фигуру, что ждала его там, по ту сторону света.
Матфей соскочил с кровати. Комната опасно накренилась. Он оказался на полу, подполз к еще не разобранному рюкзаку и, вывалив оттуда все содержимое, уже по наитию нашарил свое рисовальное барахло.
Руки дрожали, и первое время линии получались нетвердые. Он стал напевать себе под нос песню анархистов: «Квадраты» на стихи В. Лифшица
«…На каждый вопрос вручили ответ.
Всё видя, не видите вы ни зги.
Стали матрицами газет
Ваши безропотные мозги…»
В глазах прояснилось. Пошатываясь и не отрывая сосредоточенное внимание от почеркушек, он сел за стол. Продолжая, как заклинание, бубнить под нос песню.
«…Ты взбунтовался. Кричишь: — Крадут!..
— Ты не желаешь себя отдать.
И тут сначала к тебе придут
люди, умеющие убеждать.»
Вскоре, как и ожидалось, дыхание выровнялось, ноги перестали бить чечетку. Боль притупилась, подскуливая где-то в закутках. Свет налился жизнью и выровнялся.
«…А если упорствовать станешь ты:
— Не дамся!.. Прежнему не бывать!..
Неслышно выступят из темноты
люди, умеющие убивать…».
Что-то все-таки продолжало сбивать ритм, мешая погрузиться в себя и работу. Чей-то пристальный взгляд прилип к коже и казался почти осязаемым.
Матфей не выдержал. Осторожно поднял глаза. Палата выдвинулась в проясненном сознании узнаваемыми контурами.
Он обернулся и облегченно выдохнул. За спиной, слегка наклонившись к столу и пыхтя ему в ухо, стоял старик и, деловито заложив руки за спину, внимательно наблюдал, как Матфей рисует.
Красная заливка щелкнула Матфею в лицо, и он смущенно попытался
— Как хоть зовешься, мил человек? — спросил старик, выбегая из-за спины Матфея и становясь прямо перед ним.
Тот, не поднимая глаз, представился
— Матфей. Вы извините за цветы.
— Да чаго уж там. Меня Егорушкой можешь величать.
— Егорушка? А отчество?
— А нету, — развел руками старик.
От очередной клоунады соседа у Матфея опять стало подгорать одно место. Он как можно ровнее пожал плечами, сам не понимая, что так сильно раздражает его в старике.
— А я ведаю, чаго ты корябаешь тут. Енто комиксами зовется. Вполне себе недурно выходит.
— Спасибо, — коротко ответил Матфей, надеясь, что, если быть лаконичным и не обращать внимание на соседа, тот скоро потеряет интерес и свалит.
Но Егорушка был тем еще фруктом и никак не мог уняться. Он стал отпускать что-то вроде критических замечаний.
Критику Матфей никогда не умел воспринимать адекватно, поэтому в интернете под его работами часто разражался срач.
— А почему у тебя смертушка в облике такой уродской старухи?
— Я так вижу, — отмахнулся, в духе «творческой» личности, Матфей.
— Довольно заурядное виденье. Это уже и почище тебя обыграли. На мою жинку похожа. Я иной раз средь ночи проснусь, увижу ее прелести, так и бягу из дому поскорей, рад не рад, что в больничку загремел, а то зубов нет, космы торчат, а ласки до сих пор просит. Б-р-р-р… Представляешь? — он вздохнул, помолчал и снова затараторил: — Так я чаго думаю, ты бы мне смертушку покрасивши изобразил, чтобы девонька была познатней, я бы и поспокойней с ней ушел, а с такой уродихой, не дай боже! Лучше я со своей ведьмой жить останусь, с ней хоть привычно что ль, да и сковородка в её руках все поприятней выглядит, чем у твоей коса.
— Для девушек «покрасивше» есть специальные журналы. Можно в любом киоске приобрести.
— Это какие?
— Забейте, — махнул рукой Матфей. — Ляпнул, не подумав.
— А ежели не подумав, то хочу, чтобы девица была облачена в красное, волосики у неё черные и глазки черные, а сама беленькая. Вот такую можешь мне изобразить?
— Я уже готов что угодно изобразить, только бы вы ушли.
— Так и рисуй, авось и сработает, — подмигнул старик, продолжая стоять над душой.
— Я не рисую на заказ, — фыркнул Матфей и, кинув карандаш, решил, что на сегодня с него достаточно.
— Ну конечно, вы сейчас мОлодцы все свободные и гордые, наши стариковские причуды вас не волнуют. Может быть, я когда-то любил такую вот девушку, хотел еще хоть разочек посмотреть, но не буду занимать больше времени вашего молодого величества, — старик, продолжая ворчать, поковылял к своей койке у окна. — Молодость на старость вечно свысока глядит, нам-то, старикам, больше молодыми не стать, а вот вам, гордым мОлодцам, состариться вскоре придётся.