Ловушка страсти
Шрифт:
Вопрос прозвучал вполне невинно. Женевьева тут же насторожилась. Она подозревала, что у герцога дурные намерения.
— Но в зависимости от настроения можно в одной и той же картине каждый день открывать что-то новое, — ответила она.
Они сделали круг по залу, и тут внезапно ноги Женевьевы вновь коснулись пола, от чего ее охватила паника. Когда-то это была ее самая любимая большая комната во всем доме со сверкающим янтарным полом и яркими люстрами. Пустая, она обещала скорое веселье и звуки музыки. Теперь же она нигде не видела Гарри и Миллисент.
Слава Богу, вот и он! Танцует с Миллисент. Они уже помолвлены?
— Неужели вы действительно каждый день замечаете в картинах что-то новое?
Кажется, эта тема по-настоящему заинтересовала герцога. Женевьева не была уверена, что именно так увлекло его: тот факт, что картины могут меняться, или ее мысли на этот счет.
— Вообще-то картины — это не хрустальный шар, в котором вы видите меняющиеся изображения и тому подобное. Но разве вы никогда долго не смотрели на картину, всякий раз чувствуя, будто она стала другой?
Как объяснить суть искусства тому, кто ничего в нем не смыслит? Если бы она танцевала с Гарри…
— Конечно. В молодости, путешествуя по Европе, я однажды долго смотрел на картину итальянского художника Веронезе «Венера и Марс». Вы ее знаете? Венера совершенно обнажена, как в день своего рождения, а Марс одет и стоит перед ней на коленях. Эго выглядит так, словно он собирается ублажить ее. Вокруг летают херувимы. Я долго разглядывал эту картину.
«Ублажить»… Ради всего святого!
Герцогу удалось завладеть вниманием Женевьевы.
Она хранила молчание.
Ее изумили слова герцога. Она пристально смотрела на него, а в голове у нее проносились яркие образы, и щеки девушки стали пылающими. Женевьева знала эту картину. Она прекрасно знала, в каком именно месте на полотне Марс опустился на колени перед Венерой.
Герцог нарочно все это сказал.
Внезапно все чувства Женевьевы обострились, словно вспыхивающие в темноте, светлячки. Особенно остро она ощущала прикосновение. Прикосновение рук герцога: одна твердо обнимала ее за талию, так что через шелк платья чувствовалось ее тепло, другая покоилась на ее руке. Женевьева ощутила контраст мужественности, исходящей от герцога, со своей хрупкостью.
О Боже, он так долго смотрел на нее, не мигая!
— Вы знаете художника Боттичелли? — осторожно спросила она.
— Да, но смутно.
— Мне кажется, его недооценивают. Я люблю изящество его линий, свет, пронизывающий предметы на его картинах.
Монкрифф испытал легкое волнение. Он забросил набивку в виде соблазна, изысканного приглашения. Женевьева поняла это и продолжила разговор.
— Я видел его картину «Венера и Марс», — добавил герцог. — Интересно, что на этой картине Венера полностью одета, а бедняга Марс раскинулся рядом, словно утомленный ею.
Последние слова герцог прошептал Женевьеве на ухо, что не пристало делать мужчине во время вальса.
— Это аллегория, — неубедительно пробормотала она.
— Неужели? — недоверчиво переспросил герцог.
Он словно предлагал Женевьеве подумать, не олицетворяет ли картина все то, что произошло между Венерой и Марсом, что могло произойти между любым мужчиной и любой женщиной, в том числе и между ними двумя.
Женевьева замолчала. О чем она думает? Ошеломлена его или своей дерзостью?
— У меня есть знакомый художник по фамилии Уиндем. Глядя на его картины, не остается сомнений в том, что он хотел ими сказать. Никто не принимает их за что-то другое и не видит в них скрытого смысла, — продолжал он тему.
Уиндем рисовал самые сладострастные картины для «Бархатной перчатки», борделя, куда заходили любители только красивых женщин. Все персонажи его картин были обнажены и прекрасно проводили время.
— С мистером Уиндемом вас сблизил интерес к… лошадям?
Вот это да!
Герцог насторожился. Он устремил задумчивый и пристальный взгляд на Женевьеву, и она довольно смело посмотрела на него блестящими глазами. Ему стало понятно, что подобного рода флирт для нее в новинку: она нанесла удар и тут же отступила, словно своими вопросами он открыл для нее тропу, на которую она всегда мечтала, но боялась шагнуть.
— Возможно.
На лице герцога появилась улыбка.
Женевьева не была кокеткой. Но он мог поклясться, что оказался прав насчет нее: по каким-то причинам она держала свои страсти в узде.
Что ж, им можно дать волю. И герцог придумает, как это сделать.
Женевьева снова боролась с озорной радостной улыбкой, он заметил ее в уголках губ. Герцог, затаив дыхание, ждал появления этой улыбки, хотел видеть, как Женевьева улыбнется в свете ламп, хотел снова увидеть это сияние на ее лице.
Она улыбнулась.
И герцог тут же заметил множество мелочей, которых прежде не замечал, словно их осветило восходящее солнце. Прикосновение ее маленькой хрупкой руки, ее тонкую талию и полупрозрачный слой ткани, скрывающий кожу, блеск камня на бледной груди, цветочный, женственный аромат, исходящий от нее, — у него сладко заныло в животе. Герцогу не хватало слов, чтобы описать свои чувства. Все было так внезапно, что он чуть не пошатнулся, словно случайно бросил взгляд на свои пальцы во время игры на фортепиано и сбился.
На мгновение он утратил дар речи. Вряд ли Женевьева заметила.
— А ваши чувства по отношению к картинам и другим вещам часто меняются, мисс Эверси? — наконец спросил он.
— Некоторые чувства всегда остаются неизменными. Это относится и к картинам.
Загадочный ответ, который мог подразумевать многое: отношение к семье, к Гарри, к герцогу и к причинам его недвусмысленного поведения.
— Существует замысел художника и то, что видит зритель, однако они не всегда совпадают. На первый взгляд это может быть незаметно. Полагаю, именно это я и хотела сказать, — добавила она.