Ловушка страсти

Лонг Джулия Энн

— Спасал маленьких сирот, — тихо ответил герцог. — А о чем вы подумали?

— Такое впечатление, будто на вас напали воры.

Герцог поморщился:

— Не кричите, мисс Эверси. На меня в каком-то смысле и правда напали воры. Но я победил. Обычно я всегда побеждаю в карточной игре.

Он криво усмехнулся.

— Я говорила совершенно обычным голосом. Моя мать уверяет, что вы превратили гостиную в обитель беззакония.

Женевьева дразнила его. Она перешла на шепот, чтобы угодить ему, и внезапно это показалось герцогу очень трогательным.

Она всегда была так внимательна. Ее тихий голос оказался необыкновенно чувственным. Он обволакивал и был такой же «ее особенный», как ее шелковые волосы, сияющая кожа и нежные руки. В темноте полагалось говорить шепотом.

— Я лишил нескольких джентльменов денег в карточтных играх. В том числе и Гарри, — с легким оттенком удовольствия заметил герцог. — Он на удивление решительный и смелый игрок, и я мог бы поручиться, что он вообще не играет, учитывая его стесненные обстоятельства, однако, видимо, они и стали причиной его пристрастия к картам. Он выигрывает и проигрывает одинаково часто. Мы ведь в деревне, ради всего святого! Если не считать охоты и прогулок, что еще остается делать, кроме как играть в карты?

Тон герцога был полушутливым.

В его голове мелькнула мысль: он остается здесь ради Женевьевы. А еще чтобы видеть, как Йен Эверси бледнеет всякий раз при виде него и вздрагивает от каждого громкого звука.

Герцог заметил, что Женевьева улыбается.

— Да, мы могли порядочно выпить за игрой, — признался он. — И выкурить немало сигар.

Герцог Фак часто выигрывал, что это почти наскучило ему. Зато все присутствующие мужчины могут рассказывать дома, как герцог Фоконбридж ставил на кон огромные суммы и выигрывал невероятные деньги. Они называли его бесстрашным, безжалостным, холодным и тому подобными словами.

Женевьева сделала шаг ближе и замерла на месте, так и не коснувшись ногой пола. Затем резко отвела свечу в сторону.

— Если я подойду поближе, вы загоритесь. Пылающий герцог мне не нужен. Вы пили коньяк или купались в нем?

Герцог пристально уставился на нее.

— Вас так тревожит мое благополучие.

И снова он был тронут ее заботой.

— Меня больше беспокоят шторы моей матери. Шелк этого оттенка стоил целое состояние, и мне бы не хотелось объяснять ей, что я использовала герцога, чтобы разжечь огонь.

Он широко улыбнулся.

Она улыбнулась в ответ.

Словно яркое сияние озарило комнату, хотя в ней горела лишь одна свеча да сквозь оконные стекла пробивался серый свет.

Женевьева поставила свечу на маленький столик.

Жест полный глубокого смысла.

Она собиралась остаться хотя бы на пару минут.

Внезапно у герцога сильно забилось сердце. Он опасался сделать неосторожное движение, чтобы не спугнуть ее.

— Почему вы так уверены, что это был коньяк? — В его голосе звучало неподдельное любопытство. — Вы способны узнать его по запаху?

— Вы ведь знакомы с моими братьями.

Сейчас, когда герцог был не в состоянии как следует разобраться в своих чувствах, слово «братья» пришлось совсем некстати. Его рука дрогнула, словно он по-прежнему мечтал сдавить ею горло Йена Эверси. Последовало напряженное молчание.

— Знаете, а ведь это правда, — тихо произнес он.

— Что — правда?

— Розы действительно напоминают мне о вас. Вы достойны именно таких цветов.

Восхитительные, яркие, пышные бутоны с необычайно нежными лепестками у ее постели.

По лицу Женевьевы проскользнуло выражение то ли боли, то ли радости. Слова герцога глубоко затронули ее. Несколько секунд они слышали лишь тихое дыхание друг друга.

— Что ж, пожелаю вам крепкого сна, хотя на это мало надежды, — внезапно произнесла Женевьева. — Позвоню слуге, чтобы он вам помог. Спокойной но…

— Не уходите, прошу вас.

Слова, странные, как и ее появление, сказанные под влиянием коньяка.

И рука, готовая задушить Йена Эверси, твердо сжалась над ее локтем, не давая ей уйти.

Не двигаясь, они смотрели друг на друга, а потом оба перевели взгляд на его руку.

Рука герцога скользнула выше по ее нежной обнаженной коже, словно перед ним была дорога, по которой он был обречен идти. Кожа была такой прохладной, такой шелковистой.

Женевьева застыла.

Коснувшись ее волос, он тихо вздохнул. Запустил пальцы в пряди и очень медленно убрал их, словно испытав сильное удивление.

— Если бы я мог коснуться ночи, она была бы именно такой.

Очередная фраза, порожденная коньяком, темнотой и глупостью. Герцог был недостаточно трезв, чтобы устыдиться поэтичности своих сравнений или подумать, как вообще подобные сравнения пришли ему в голову в присутствии Женевьевы, В тот момент они казались ему уместными.

Женевьева слабо рассмеялась.

Ее смех взволновал его. И он прекрасно понимал, что означает ее прерывистое дыхание.

Глаза Женевьевы, словно тени, выделялись на бледном лице, но герцог не чувствовал в них страха, а только восхищение. Она быстро дышала, чуть приоткрыв губы, не отводила руки, чтобы только узнать, отпустит ли ее герцог.

Если бы она попыталась вырвать руку, отпустил бы он ее?

Герцог решил, что нет.

Но Женевьева даже не пыталась уйти.

— Женевьева, — мечтательно прошептал он, твердо выделяя первый слог ее имени и едва произнося второй, словно это были покатые суссекские холмы, словно каждый слог обладал собственным характером и заслуживал равного внимания к себе.

Герцог снова и снова перебирал пальцами пряди ее волос. Такие мягкие. И вскоре она стояла совсем близко от него.

Она подошла…

Она была так близко, что ее дыхание холодило его подбородок.

Она подняла глаза. Их взгляды встретились.

— Что, по-вашему, произошло бы, мисс Эверси, если бы вы встретили меня одного в темноте? — прошептал герцог.

Он отпустил ее волосы и припал губами к губам Женевьевы.

Он не наслаждался поцелуем, не соблазнял ее, не предавался блаженству и не демонстрировал свое мастерство.