Ложная слепота (сборник)

Уоттс Питер

Я пожал плечами.

– Вот и хорошо, – заключил Пат. – Не думаю, что мне понравилось бы общаться с тобой в этой комнате.

– Челси говорит, – вырвалось у меня прежде, чем я успел себя одернуть, – что она предпочла бы настоящую.

Паг поднял брови.

– Настоящую что?

– «Китайскую комнату». Говорит, та поняла бы ее лучше.

Несколько мгновений вокруг нас бормотал и шумел «КуБит».

– Могу понять, почему она так сказала, – произнес Паг в конце концов. – Но ты… ты справился, Стручок.

– Не знаю…

Он напористо кивнул:

– Знаешь, что говорят о непроторенных дорогах? Ну вот ты сам прокладываешь себе путь. Не знаю, почему… Это как учиться каллиграфии без рук. Или…

жить с проприоцептивной полинейропатией. Если бы у тебя просто получалось сосуществовать с людьми, это было бы чудо; но у тебя-то все хорошо получается – и вот это вообще за гранью вообразимого.

Я нахмурился:

– Проприо…

– Раньше была такая болезнь, при которой люди не чувствовали… собственного тела. Вот! Они не воспринимали положение в пространстве, понятия не имели, в какой позе находятся и есть ли у них конечности. Некоторые утверждали, что чувствуют себя парализованными. Или будто их лишили тела. Их мозг посылал сигнал руке и полагался на веру, что тот дошел. Взамен такие больные использовали глаза: смотрели на руки при каждом движении, заменяли зрением нормальную обратную связь, которую мы с тобой воспринимаем как данность. Они могли ходить, но не отрывали взгляда от ног, обдумывали каждый шаг. У них неплохо получалось, но даже после нескольких лет тренировок стоило их отвлечь на полушаге, и они падали, как орбитальный лифт без противовеса.

– Хочешь сказать, я такой же?

– Ты пользуешься своей «китайской комнатой», как они зрением. Ты заново, почти с нуля, изобрел эмпатию, и твой способ в некоторых отношениях – неочевидных, иначе мне не пришлось бы тебе объяснять, – лучше оригинала. Поэтому ты такой талантливый синтет.

Я покачал головой.

– Всего лишь наблюдатель. Я наблюдаю за действиями людей и пытаюсь представить, что могло заставить их так поступить.

– По мне, это и есть сочувствие.

– Нет. Сочувствуя, ты воображаешь не то, что чувствует другой, а что бы ты сам чувствовал на его месте. Так?

Паг нахмурился.

– И?

– А если бы ты не знал, как себя чувствовать?

Он посмотрел на меня. Его грани были торжественны и кристально прозрачны.

– Ты не такой, приятель. Ты лучше. Может, на вид этого не скажешь, но… я тебя знаю. И давно.

– Ты знал кого-то другого. Я же Стручок, забыл?

– Да, то был другой человек. И, может, я его помню лучше тебя. Но одно скажу точно… – Паг подался вперед. – Вы оба помогли бы мне в тот день. Он, может, справился бы добрым старомодным сочувствием, а тебе пришлось из запчастей наскоро сварганить блок-схему человеческих отношений. Но от этого твое достижение лишь значительнее. Вот почему я с тобой, старина! Пускай даже у тебя в жопе штык длиной с башню Рио.

Он поднял бокал, и я послушно с ним чокнулся. Мы выпили.

– Я его не помню, – сказал я немного погодя.

– Другого Сири? До появления Стручка?

Я кивнул.

– Совсем ничего?

Я напряг память:

– Его же регулярно било припадками, да? Постоянная боль. А я не помню никакой боли, – бокал почти опустел. – Но… временами я вижу сны о нем. О том, как я им был.

– И на что это похоже?

– Это ярко. Все такое насыщенное, понимаешь? Запахи, звуки. Сильнее, чем в жизни.

– А теперь?

Я взглянул на него.

– Ты говоришь «было ярко». Что изменилось?

– Не знаю. Может, и ничего. Я теперь… ничего не помню, просыпаясь.

– Тогда откуда ты знаешь, что видишь сны? – спросил Паг.

«Все, хватит!» – подумал я и в один глоток прикончил свою пинту.

– Знаю.

– Откуда?

Я нахмурился, запнувшись. Несколько секунд подумал, прежде чем вспомнить, и ответил:

– Я просыпаюсь с улыбкой.

* * *

Рядовой смотрит врагу прямо в глаза. Рядовой понимает, что поставлено на карту Рядовой знает цену скверной стратегии. А что видят генералы? Лишь тактические схемы и диаграммы. Вся структура командования перевернута вверх ногами.

Кеннет Лабин. Кто кого

С момента высадки все пошло наперекосяк. По плану мы должны были устроить на плацдарме хорошо организованный хаос и отловить несколько лейкоцитов-с-манипуляторами, пока те устраняют повреждения. Поставить капкан и отступить, доверившись обещаниям Сарасти, что ждать придется недолго.

Ждать вообще не пришлось. Как только мы пробили обшивку, что-то зашевелилось в клубах пыли – змеистое движение, мгновенно врубившее на форсаж знаменитую инициативность Аманды Бейтс. Солдатики нырнули в пробоину, и у них на прицеле замаячил шифровик, вцепившийся в стену тоннеля. Наверное, его оглушило взрывом (классический пример того, как оказаться в неудачном месте и в неудачное время). Майор за долю секунды оценила ситуацию, и план испарился в плазму.

Я моргнуть не успел, как один из пехотинцев пробил существо иглой для биопсии. Мы бы упаковали зверюшку целиком, если бы магнитосфера «Роршаха» не выбрала ту самую секунду, чтобы швырнуть нам песка в лицо. Поэтому, когда наши солдатики доковыляли до поля боя, добыча скрылась за углом. Бейтс была пристегнута к своим бойцам; в то мгновение, как она дала им волю, фал утащил ее в кроличью нору (майор только и успела крикнуть Саше: «Готовь ловушку!»).

Я находился в одной связке с Бейтс. Меня резко сорвало с места, и я смог лишь обменяться с Сашей перепуганными взглядами, а потом опять погрузился во внутренности «Роршаха»; сытая биопсическая игла отскочила от забрала и пролетела мимо, волочась на многометровом обрывке моноволокна. Будем надеяться, лингвист ее подберет, пока мы с Бейтс охотимся; если не вернемся, хоть какой-то толк будет от миссии.

Солдатики волокли нас, будто наживку на крючке. Майор дельфином плыла передо мной, редкими реактивными импульсами удерживая положение по центру тоннеля. Я поплавком болтался у нее за спиной, стараясь выровнять траекторию полета и сделать вид, что тоже чем-то управляю. Это была важная задача: смысл жизни подсадной утки в том, чтобы изобразить настоящую. Мне даже выдали пистолет – исключительно ради предосторожности – больше для душевного спокойствия, нежели для защиты. Он стиснул мне предплечье и стрелял пластиковыми пулями, неподвластными индукционным полям.

Только я с Бейтс, солдат-пацифист и орел-решка вероятности.

Как всегда, по коже бегали мурашки и уже ставшие привычными призраки суетливо когтили рассудок. Но в этот раз ужас казался приглушенным, далеким. Вероятно, дело в экспозиции или мы так быстро мчались сквозь магнитный ландшафт, что фантомы не успевали зацепиться. Существовал и третий вариант: возможно, я меньше боялся призраков, потому что на сей раз мы охотились на настоящих чудовищ.

Шифровик словно сбросил путы, которые сковали его после взрыва; извивающийся силуэт во мгле, он на полной скорости метнулся по стене, выстреливая вперед щупальца очередью жалящих кобр – так мотая туловищем, что дроны едва удерживали его на прицеле. Внезапно он кинулся в сторону, пересек тоннель и нырнул в узкий боковой проход. Пехотинцы свернули за ним, ударяясь о стены, кувыркаясь, и вдруг остановились, Бейтс резко затормозила, а я по инерции обошел ее, пока ковырялся с пистолетом. В следующий миг я обогнал и роботов; поводок натянулся и рванул меня обратно, оставив дрейфовать. На секунду-другую я оказался прямо на передовой – Сири Китон, стенографист, крот, профессиональный непониматель. Я планировал в воздухе, мое дыхание ревело в ушах, а в нескольких метрах передо мной корчились стены…