Ложная слепота (сборник)
Шрифт:
– Я просто…
– Ты просто делаешь свою работу. Знаю. Но мне не нравится, когда мною вертят, Китон. А твоя работа заключается именно в этом.
Еще дома, на Земле, Роберт Каннингем едва скрывал свое презрение к бортовому комиссару. Оно было очевидно даже для топологически слепых.
Обработка биолога всегда давалась мне с трудом. И даже не из-за его невыразительной физиономии. Порой в его графах не отражались и более глубокие движения души. Возможно, он сознательно подавлял их, оскорбленный присутствием в команде «крота».
Прямо скажем, я не в первый
Но за грубоватым дружелюбием Шпинделя и терпеливыми разъяснениями Джеймс не было настоящего уважения. С чего вдруг? Они стояли на переднем крае науки, на сверкающей вершине, покоренной гоминидами. Им доверили судьбу мира. А я рассказывал сплетни узколобым. И даже в том терялась нужда по мере того, как Земля уплывала все дальше. Балласт… Ничего не поделаешь, нечего и терзаться.
И все же… Шпиндель лишь наполовину шутил, обозвав меня «комиссаром». Каннингем доверился ярлыку без всяких шуток. И хотя я за долгие годы встречал немало подобных ему – тех, кто пытался скрыться от моего взгляда, – Каннингем первый в этом преуспел.
Я старательно выстраивал отношения с ним на протяжении всей подготовки, искал недостающие элементы. Однажды наблюдал, как он работает на хирургическом симуляторе и упражняется на новейшем интерфейсе, распростершем его сквозь стены и провода. Биолог оттачивал мастерство на гипотетическом инопланетянине, которого ради тренировки соорудил компьютер. Из установки наверху лапами чудовищного паука торчали датчики и суставчатые манипуляторы – они, одержимые духами, кружились и плели сети вокруг полувероятной голографической твари. Собственное тело Каннингема лишь слегка вздрагивало; в уголке губ колыхалась сигарета.
Я ждал, когда он сделает перерыв. В конце концов его плечи слегка расслабились. Протезные конечности обвисли.
– Так… – Я постучал себя по виску. – Зачем ты это сделал?
Он не обернулся. Датчики над секционным столом развернулись, глядя на нас отрубленными рачьими глазами. Там было сосредоточено сознание Каннингема, а не в пропитавшемся никотином теле передо мной. Там находились его глаза, язык и еще какие-то невообразимые искусственные чувства, которые биолог использовал для анализа данных. Датчики целились в меня, нас, и, если у Роберта еще осталось что-то, похожее на зрение, он смотрел на себя глазами, вынесенными на два метра из черепа.
– Что именно? – переспросил он в конце концов. – Улучшения?
«Улучшения». Словно гардероб обновил, а не вырвал с мясом органы чувств и не вшил новые в рану.
Я кивнул.
– Приходится быть актуальным, – объяснил он. – Без апгрейда невозможно пройти переподготовку, без переподготовки устареешь за месяц, а тогда тебе прямая дорога на Небеса или в стенографистки.
Я пропустил насмешку мимо ушей.
– И все же это радикальная трансформация.
– Не по нынешним временам.
– Разве ты не изменился?
Тело затянулось сигаретой. Прицельная вентиляция втянула дым прежде, чем тот добрался до меня.
– В этом и смысл.
– Но изменения должны были затронуть твою личность. Само собой…
– A-а, –
– Что-то вроде того.
Вот теперь он посмотрел на меня живыми глазами. По другую сторону мембраны змеи и крабы вновь взялись за виртуальный труп, словно решив, что и так слишком много времени потратили на бессмыслицу. Мне стало интересно, в каком теле пребывает сейчас биолог.
– Странные ты задаешь вопросы, – заметило мясо. – Разве язык моего тела тебе не все рассказывает? Жаргонавтам полагается читать мысли.
Конечно, он был прав. Меня интересовали не слова Каннингема, они – лишь несущая волна. Реальной беседы, которая между нами сейчас происходила, Роберт не слышал. Все его грани и углы громко говорили со мной, и, хотя помехи и вой обратной связи почему-то заглушали их голоса, я был уверен, что рано или поздно все пойму. Надо было просто не дать биологу замолчать.
Но в ту самую минуту мимо проходил Юкка Сарасти и хирургически точным движением угробил мой замечательный план.
– Сири в своем деле лучший, – заметил он. – Кроме тех случаев, когда дело касается лично его.
Как может человек ожидать, что его мольбам о снисхождении ответит Тот, Кто превыше, когда сам он отказывает в милосердии тем, кто ниже его?
63
Князь Петр (Пьер) Петрович Трубецкой (1864–1936) – русский художник, брат скульптора Павла (Паоло) Трубецкого.
– Штука в том, – произнесла Челси, – что личные отношения требуют усилий. Нужно хотеть, чтобы стараться, понимаешь? Я чуть наизнанку не вывернулась ради нас с тобой, вкалывала как проклятая, а тебе словно все безразлично…
Ей казалось, что она открыла мне Америку. Будто я не знал, к чему идет дело, потому что молчал. Но я, пожалуй, раньше нее все понял и ничего не говорил, боясь дать ей повод.
Мне было тошно.
– Ты мне небезразлична, – выдавил я.
– Насколько тебе вообще что-то небезразлично, – признала она. – Но ты… я хочу сказать, временами все в порядке, Лебедь. Иногда с тобой так здорово! Но стоит нашим отношениям самую малость углубиться, как ты отступаешь и оставляешь тело на милость своего… боевого робота. Я больше не могу это терпеть.
Я не сводил глаз с бабочки на ее запястье. Радужные крылышки лениво подрагивали и складывались. Мне стало любопытно, сколько у нее таких татуировок? Я видел пять, на разных частях тела, хотя одновременно больше одной не появлялось. Подумывал спросить, но сейчас момент был неподходящий.
– Временами ты бываешь таким… жестоким, – говорила она. – Я понимаю, это не со зла, но… не знаю. Может, я для тебя лишь предохранительный клапан, пар спускать. Может, тебе приходится так глубоко уходить в работу, что все накапливается, и нужна груша для битья. Может, поэтому ты все это говоришь.