Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов
Шрифт:
— Ты все равно умрешь, — сказал я.
— Это умрет.
— Это — и есть ты.
— Той физической части меня, что была десять лет назад, сегодня нет. Каждый атом во мне иной, но я продолжаю думать, что я — это я. Я терплю. Я помню, как был тем, другим физическим телом. Это непрерывность. Решив копировать себя, будто папку с файлами, я, конечно же, уйду в эту темную долину, из которой нет возврата. Но, быть может, быть может, если я продолжу себя, если смогу переместить себя — мало–помалу, воспоминание за воспоминанием, — может, смерть тогда ничем не будет отличаться от стрижки ногтей.
В помещении, наполненном таким количеством разных медицинских звуков, не может быть абсолютной тишины, но слов больше не было.
— Зачем ты позвал меня сюда?
— Чтобы ты знал. Чтобы ты мог благословить меня. Поцеловать меня, потому что мне страшно, сын, мне так страшно. Никто никогда еще не делал этого. Выстрел наугад. Что, если я совершил
Я подошел к постели. Я осторожно пробрался между трубочками и проводками. Я крепко прижал к себе гору изголодавшейся по солнцу плоти. Я поцеловал своего отца в губы и, целуя, беззвучно, одними губами произнес: «Я враг Шиву теперь и буду им всегда, но, если какая–то частица тебя еще осталась здесь, если ты способен что–нибудь понять по вибрации моих губ на твоих, дай мне знак».
Я выпрямился и сказал:
— Я люблю тебя, пап.
— Я люблю тебя, сын.
Губы не шелохнулись, палец не приподнялся, лишь глаза смотрели и смотрели и наполнялись слезами. Он увез мою мать в безопасность на перевернутом столе. Нет. Это был кто–то другой.
Два месяца спустя мой отец умер. Два месяца спустя мой отец достиг кибернетической нирваны. В любом случае я вновь повернулся спиной к Великому Дели и ушел от мира искусственных интеллектов и людей.
УТРО БЕЛОГО КОНЯ
Что? Вы ожидали героя? Я ушел, да. А что я должен был делать, устроить беготню со стрельбой, как герой боевика? И в кого я должен был стрелять? В злодея? А кто здесь злодей? Шив? Без сомнения, он мог бы организовать вам грандиозную сцену смерти, в духе лучших образцов Болливуда, но он не злодей. Он просто–напросто бизнесмен. Бизнесмен, чья продукция изменила каждую частицу нашего мира, полностью и бесповоротно. Нельзя расстрелять кибернетику или нанотехнологии, экономика упрямо отказывается демонстрировать вам затянутую минут на пять душераздирающую сцену своего умирания и таращить глаза, не понимая, каким образом все ее блестящие планы могли окончиться вот так. В реальном мире нет злодеев — полагаю, теперь следует сказать «в реальных мирах» — и очень мало героев. И уж точно нет героев без яиц. Ибо, в конце концов, это квинтэссенция героя. У него есть яйца.
Нет, я сделал то, что сделал бы любой здравомыслящий индиец. Я пригнулся пониже и уцелел. Мы в Индии оставляем геройство тем, кому по силам играть в эту игру: богам и полубогам из «Рамаяны» и «Махабхараты». Пусть они пересекают вселенные в три шага и сражаются с полчищами демонов. А нам оставьте такие важные занятия, как делание денег, защита наших семей, выживание. Это то, чем мы занимались на протяжении всей истории, во время нашествий и королевских войн, при ариях, и моголах, и британцах: склоняли голову, и продолжали делать свое дело, и мало–помалу выживали, соблазняли, ассимилировали и в итоге побеждали. Это то, что проведет нас сквозь мрак эпохи Кали. Индия вытерпит. Индия — это ее народ, а мы все в конечном счете — герои наших собственных жизней. Есть лишь одно героическое приключение, и оно длится от первого младенческого крика до погребального костра. Нас, героев, полтора миллиарда. Кто сможет победить нас? Итак, буду ли я героем собственной долгой жизни? Увидим.
После смерти отца я скитался десятилетиями. В Дели у меня не было ничего. Я обрел буддийскую отрешенность, хотя мои странствия были далеки от духовных исканий садху моего времени. Мир слишком быстро заполнялся моими одураченными персонажами «Города и деревни». В первые несколько лет я от случая к случаю еще отправлял статьи во «Всячину». Но правда заключалась в том, что теперь все стали Вора, или Дешмук, или Хирандани. Серии не оканчивались ничем, сюжетные линии провисали, семейные драмы оставались незавершенными. Никто этого не замечал. Все теперь наяву жили в том мире. А мои чувства докладывали об этой невероятной революции в красках и подробностях, каких вы не можете себе даже представить. В Керале, в Ассаме, на песчаных отмелях Гоа или в игровом парке Мадья–Прадеш, в отдаленных труднодоступных местах, где я предпочитал жить, это представлялось далеким и потому постижимым. В Дели, должно быть, было всесокрушающим. Сарасвати держала меня в курсе звонков и электронной корреспонденции. Она пока что сопротивлялась глазу Шивы, и волнующей быстроте и близости, и медленной гибели частной жизни вследствие прямого обмена мыслями. Третья революция Шива придала устойчивости и дальновидности ее непредсказуемой карьере. Сарасвати сделала свой выбор и поселилась среди низших слоев общества. Я получил некоторое удовольствие, когда теле– и онлайн–мудрецы начали говорить, что, возможно, старикан Шакьямуни был прав в тех ужасных популистских халтурных статейках во «Всячине», и технологический взрыв расколол Индию, всю Индию, этот величайший бриллиант среди стран, на две нации, быстрых и медленных, компьютерных и некомпьютерных, подключенных и не подключенных. На имущих и неимущих. Сарасвати рассказывала мне о финансовых кругах, устремившихся во вселенско–компьютерное будущее едва ли не быстрее скорости света, и о вечных бедняках, обитающих в том же пространстве, но невидимых в мире подключенных — всегда на связи, беспрерывный обмен информацией. Призраки и пылинки. Две нации; Индия, это британское название для нагромождения народностей, и языков, и историй, и Бхарат, древняя атавистическая святая земля.
Лишь издалека мог я увидеть это время перемен в перспективе, как единое целое. Лишь отделив себя от них, мог начать понимать эти две страны. Индия была местом, где смешивались видимое и невидимое, словно две реки сливались воедино, священная Ямуна и Мать Ганга, и третья, невидимая, священная Сарасвати. Искусственные интеллекты и люди встречались и свободно смешивались друг с другом. ИИ обретали облик в людских разумах, люди превращались в лишенные формы сущности, перемещающиеся по всемирной сети. Вернулось время магии, те дни, когда люди с уверенностью ожидали встреч с джиннами на улицах Дели и запросто обращались за советом к демонам. Индия в той же степени находилась в мозгу и в воображении, как и между Гималаями и морем, или же в великолепной информационной сети, более сложной, богатой связями и тонкой, нежели любой человеческий мозг, раскинувшейся над всем этим субконтинентом.
Бхарат был беден. У Бхарата трескалась кожа на ладонях и пятках, но он был прекрасен. Бхарат наводил чистоту, и мел, и готовил пищу, и присматривал за детьми, Бхарат водил машины, и строил, и толкал по улицам тележки, и таскал коробки по лестничным пролетам до апартаментов. Бхарат всегда хотел пить. Как это по–человечески, настолько увлечься своим последним кризисом, чтобы позабыть, что не сумели разрешить предпоследний. Проблемой Индии было хранение данных. Количество информации возрастало в геометрической прогрессии, доступная память — лишь в арифметической. Информационное мальтузианство стало угрозой для великой технологической революции. Проблемой Бхарата была вода. Муссоны, и прежде–то ненадежные, превратились в мелкие дождики, в немногочисленные грозы, когда вода испарялась с покрытой коркой земли, едва успев коснуться ее, дразнящая линия серых туч над горизонтом никогда не подплывала ближе. Гималайские ледники, питавшие великие реки Северной Индии и неспешно текущую Брахмапутру, иссякли; остались лишь серые каменные морены и сухая глина. Надвигалась сильнейшая из засух. Но что было до этого подключенному классу? Они могли платить за опресненную воду, разве Индия не возникла из вод? А на крайний случай, если вселенная погибнет в огне, они смогут, благодаря великолепной новой технологии, транслировать себя из этих примитивных физических тел в Индию мечты между реальным и виртуальным мирами. Бодхисофты [161] , так называли этих продвинутых существ, Шив гордился бы таким именем.
161
Бодхи — «пробуждение», одно из ключевых понятий буддизма, означающее высшее состояние сознания, духовное просветление.
Из своего пляжного бара, из своей школы дайвинга, из своего охотничьего заповедника, и книжной лавки, и танцклуба, и кофейни, и бюро пешеходных экскурсий, из своего ресторана, и антикварного магазина, и ашрама я наблюдал, как мои пророчества становятся явью. Да, я вступил во все эти предприятия. Их было десять, по одному для каждой из десяти аватар моего божественного тезки. Все они находились на краю света, все позволяли наблюдать за эпохой Кали. Я потерял счет годам. Мое тело выросло и стало мной; долговязым, тощим, высоколобым мужчиной с тонким голосом и длинными руками и ногами. Еще у меня очень красивые глаза.
Я мерил годы утратами. Я восстановил контакт со своим старинным политическим коллегой из Варанаси, Шахин Бадур Ханом. Он был удивлен так же, как и все, когда я столь внезапно исчез с политической сцены, но его собственная карьера тоже грешила лакунами, и когда он обнаружил, что я — это Шакьямуни из широко опубликованных сочинений о «Городе и деревне», мы начали оживленную и продолжительную переписку, продолжавшуюся до самой его смерти в возрасте семидесяти семи лет. Он умер весь, как добрый мусульманин. Лучше обещание рая, чем туманные сомнения бодхисофта. Моя мать ускользнула из мира в царство бодхисофтов. Сарасвати не могла сказать, была ли причиной ужасная болезнь или просто матери наскучил мир. В любом случае я никогда не искал ее в служивших хранилищами памяти небоскребах, опоясавших Дели по линии старого Сири Ринг. Лакшми, эта почти жена и любимейшая из заговорщиц, ушла во владения бодхисофтов, где могла бесконечно исследовать сложнейшие математические игры, столь восхищавшие ее. Были не одни лишь потери. Эпоха Кали принесла мне друга: еще одного великого Хана, моего старого наставника из колледжа доктора Ренганатана для брахманов. Он являлся из облачка информационной пыли, заменявшей экраны и крючки для тех, кто по привычке отвергал глаз Шивы, и проводил немало упоительных вечеров, читая мне лекции о моей моральной расхлябанности.