Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов
Шрифт:
Я выпучил глаза.
— Нет!
— А вот и да. Кстати, очень славные люди. Действительно дорожат друг другом, поддерживают соседей. Их почти не осталось. Очень милые, культурные. Удивительный народ. Ты не поверишь, какие это чудесные итальянцы.
— А нельзя ли прямо вернуться в мою версию Италии?
— Напрямик нельзя. Но есть версия, довольно близкая к твоей. После смерти Иоанна Павла Первого там очень быстро выбрали нового папу. Не того польского борца с коммунизмом, а папу–педофила. Разразился колоссальный скандал, церковь рухнула. В той версии Италии даже мусульмане отказались от религии. В церквях — бордели
Массимо вздохнул и почесал себе нос.
— Может, ты думаешь, что смерть религии многое изменила для людей? Да ничего подобного. Потому что им это кажется нормальным. Они не больше тоскуют по вере в Бога, чем вы — по вере в Маркса.
— Значит, мы сперва оправляемся в ту Италию, а оттуда — в мою Италию, так?
— В той Италии скучно! Девушки неинтересные! Они относятся к сексу деловито, как голландки. — Массимо горестно покачал головой. — Давай я теперь расскажу тебе о тех версиях Италии, где все действительно по–другому и интересно.
Я разглядывал частично съеденную колбаску. Кажется, пригоревший кусочек в ней был отрубленной лапкой какого–то мелкого зверька.
— Давай, Массимо, рассказывай.
— Сколько я ни путешествую из мира в мир, материализуюсь всегда на Пьяцца Витторио Венето, — начал он, — потому что площадь эта большая и обычно довольно пустая, а я никому не хочу повредить взрывом. К тому же я знаю Турин — знаю все здешние технические фирмы, так что могу заработать на жизнь. Но однажды мне попался Турин без электроники.
Я вытер липкий пот с ладоней грубой полотняной салфеткой.
— И как ты себя там чувствовал, Массимо?
— Невероятно! Там вообще нет электричества. Даже троллейбусных проводов нет. И полно народу, все хорошо одеты, яркие разноцветные огоньки, и в небе что–то летает… большие воздушные корабли вроде океанских лайнеров. Какая–то энергия у них есть — но не электрическая. Как–то они отказались от электричества. С восьмидесятых годов.
— Турин без электричества, — повторил я, чтобы доказать ему, что слушаю.
— Ага, завораживает, правда? Каким образом Италия смогла заменить электричество другим источником энергии? Я думаю, они используют холодную реакцию! Ведь холодный термояд — это еще одна сенсация восьмидесятых, из тех, что меняют мир. Того Турина я не сумел изучить — не к чему было подключить лэптоп. А ты мог бы разузнать, как они этого добились! Ты ведь журналист, так? Тебе, кроме карандаша, ничего не нужно.
— Я не большой спец в физике, — сказал я.
— Господи, я все забываю, что говорю с человеком из безнадежного мира Джорджа Буша, — вздохнул он. — Слушай, дурачок: в физике нет ничего сложного. Физика проста и изящна, потому что структурирована. Я это понял в трехлетием возрасте.
— Я простой журналист, не ученый.
— Ну, о консилиенсе [12] ты хоть что–нибудь знаешь?
— Впервые слышу.
— Врешь! Даже в вашем глупом мире о ней знают. Гипотеза, предполагающая, что все человеческое знание едино в своей основе.
Блеск его глаз меня утомил.
— И что с того?
— Да то, что в этом разница между твоим и моим миром! В вашем мире был такой великий физик… доктор Итало Кальвино.
— Знаменитый литератор, — поправил я. — Он умер в восьмидесятых.
12
Подразумевается работа известного американского биолога Эдварда Уилсона «Consilience: The Unity of Knowledge».
— В моей Италии Кальвино не умер, — сказал он, — потому что в моей Италии Итало Кальвино завершил свои «Шесть основных принципов».
— Кальвино создал «Шесть заметок», — сказал я. — «Шесть заметок для следующего тысячелетия», к тому же он успел написать только пять, а потом его поразил инсульт.
— В моем мире его не поразил инсульт. Наоборот, он сам поразил мир. Когда Кальвино закончил свой труд, эти шесть новелл стали не просто «тезисами»! Он прочел шесть публичных лекций в Принстоне. На последней, посвященной консилиенсу, зал был битком набит физиками. И математиками тоже. Мой отец находился среди них.
Я отгородился от него блокнотом.
«Шесть основных принципов, — поспешно накорябал я. — Кальвино, Принстон, консилиенс».
— Родители Кальвино были учеными, — настаивал Массимо. — И брат. В его литературную группу УЛИПО [13] входили одержимые математики. Когда он выступил с лекциями, достойными гения, никто не удивился.
— Что Кальвино — гений, я знаю, — сказал я. Хоть я и был тогда молод, но каждому, кто писал на итальянском, полагалось знать Кальвино. Я видел, как он ковыляет под портиками Турина — сутулясь, волоча ноги, с хитрым и задумчивым видом. Довольно было взглянуть на этого человека, чтобы понять, что его программа не похожа на программы других писателей.
13
OULIPO (Ouvroir de litt'erature potentielle, Цех потенциальной литературы) — объединение писателей и математиков, поставившее своей целью научное исследование потенциальных возможностей языка путем изучения известных и создания новых искусственных литературных ограничений, под которыми понимаются любые формальные требования к художественному тексту.
— Когда Кальвино закончил курс лекций, — задумчиво протянул Массимо, — его перевели в Женеву, в ЦЕРН, и поставили заниматься Семантической сетью. Кстати сказать, она прекрасно работает. Не то что ваш гнусный Интернетик, полный спама и уголовщины. — Он вытер нож о замасленную салфетку. — Сейчас поясню. Семантическая сеть работает прекрасно — причем на итальянском. Потому что она была создана итальянцем. С небольшой помощью французских писателей из УЛИПО.
— Нельзя ли уже уйти отсюда? В ту Италию, которой ты так хвастаешь? А оттуда — прыгнуть в мою?
— Положение осложняется, — вдруг выдал Массимо и встал. — Присмотри за моими вещами, а?
И он отправился в туалет, оставив меня гадать, чем еще может осложниться наше положение.
Теперь я сидел в одиночестве, разглядывая закрытую бутылку бренди. Мозги у меня плавились. Странности этого дня пробили какой–то важный клапан в голове.
Я считал себя умным — потому что знал три языка и разбирался в технических материях. Я мог побеседовать с инженером, конструктором, программистом, предпринимателем и правительственным чиновником на серьезные, «взрослые» темы, которые все мы договорились считать важными. Ну да, конечно же, я был умен.