Лучше умереть!
Шрифт:
«Неужели все рухнет именно сейчас, когда я чувствую, что вот-вот прольется наконец свет на альфорвилльскую тайну и всплывет вся правда о совсем недавних преступлениях? Неужели Рауль Дюшмэн попался и Овид убил его?» — думал художник.
Пребывая в мрачном состоянии духа, он рухнул на диван и погрузился в свои мысли, как вдруг дверь открылась, и на пороге появился лакей.
— Сударь, грузчики за картиной пришли…
— Пусть заходят!
Как только грузчики вошли, художник показал им ящик, в который была упакована предназначавшаяся Жоржу Дарье картина.
— Обращайтесь с ней поосторожнее, а картонную лошадку, что стоит рядом, не трогайте, я сам ею займусь.
— О! Мы свое дело знаем, господин Кастель… — ответил один из рабочих. — Вы же, наверное, не забыли, что мне невпервой ваши картины перевозить, и всегда все было как надо. Ну-ка, приятель, бери ящик за тот конец, а я возьмусь за этот.
Грузчики ухватили ящик за оба конца. Картина хоть и не была непомерно большой, но все же оказалась довольно тяжелой. То ли руки у одного из грузчиков соскользнули, то ли он оказался недостаточно ловок, но он выпустил из рук ящик как раз в тот момент, когда его товарищ уже поднимал его; картина, потеряв равновесие, грохнулась на пол, опрокинув и раздавив картонную лошадку.
— Медведи чертовы! Неужели нельзя было поосторожнее? — вскричал художник, вскочив из-за стола, где писал в этот момент записку своему бывшему воспитаннику.
— Мы-то тут при чем, господин Кастель? Она сама из рук выскользнула… — оправдывался грузчик, почесывая ухо. — Картина совсем не пострадала. Боюсь только, что лошадка теперь никуда не годится: она под картиной. К счастью, это не слишком дорогая вещь.
Рабочие вновь взялись за ящик, подняли его и — на сей раз вполне благополучно — вынесли вон. Картонная лошадка была раздавлена в лепешку. Живот у нее лопнул, из него вылезли пакля и какие-то смятые бумажки.
— Что я теперь скажу Жоржу? — прошептал Этьен, пнув ногой жалкие останки. — Он ведь хранил эту игрушку как милое его сердцу воспоминание!
Раздавленная лошадка скользнула по паркету, оставив за собой целый шлейф из пакли и бумажек; Этьен заметил их, но не стал ими интересоваться — нужно было дописать письмо Жоржу.
« Мой дорогой мальчик, сегодня тебе исполняется двадцать пять лет. Как видишь, я помню об этом и посылаю тебе обещанную картину. Кроме того, нам с тобой предстоит очень серьезный разговор. Буду у тебя в девять.
Твой бывший опекун
и по-прежнему твой друг
Этьен-Кастель».
Этьен встал из-за стола, взгляд его вновь упал на останки лошадки, валявшиеся среди вылезших из ее живота бумажек и пакли.
— Набита не хуже троянского коня! — пробормотал он, подбирая все с пола. — И кто же туда столько всего напихал?
С этими словами он принялся разглядывать выпавшие из нее внутренности. И вдруг, развернув какую-то измятую бумажку, замер, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Лицо его внезапно побледнело. Внимание его привлекла подпись: уж здесь он никак не ожидал увидеть это имя.
— Жак Гаро! — пробормотал он. — Это письмо Жака Гаро Жанне Фортье! Господи! Неужели… неужели…
И срывающимся от волнения голосом вслух прочел:
— « Дорогая, горячо любимая Жанна, вчера я заставил вас представить себе, что в будущем вы и ваши дети станете богаты и счастливы. Теперь же я могу твердо обещать вам и богатство и счастье в самом ближайшем будущем.
Завтра я стану богат — или, по меньшей мере, в моих руках окажется все необходимое для того, чтобы сколотить огромное состояние. Я стану владельцем изобретения, которое принесет огромные деньги, и почти двухсот тысяч франков для его внедрения.
Оставьте ложный стыд, Жанна. Подумайте о детях — они станут мне родными, — и эта мысль придаст вам решимости.
Сегодня вечером я буду ожидать вас на Шарантонском мосту — в одиннадцать, вместе с маленьким Жоржем; я отведу вас в надежное место, откуда мы завтра отправимся за границу — там мы заживем богато и счастливо.
Бросьте без сожалений этот завод, хозяин которого гонит вас; придите к тому, кто вас любит и никогда не бросит.
Если вы не придете, Жанна, не знаю, на какую крайность может подтолкнуть меня отчаяние…
Но вы придете…
Жак Гаро
7 сентября 1861 года».
Черт возьми! — воскликнул художник, закончив читать. — Это же то самое письмо, о котором говорила Жанна, и оно вовсе не погибло в огне! Именно об этом доказательстве своей невиновности она тогда и твердила без конца! И оно было совсем рядом! Несчастная женщина!… Бесспорно, письмо является доказательством…
Ах! Теперь Жорж, узнав, что он — сын Жанны Фортье, сразу же получит возможность добиться ее полного оправдания; а Люсьен может спокойно жениться на своей возлюбленной — она вполне достойна его!
В этот момент у входной двери раздался звонок, затем кто-то постучал в дверь мастерской.
— Войдите! — сказал Этьен.
Дверь отворилась, на пороге стоял Рауль Дюшмэн.
— Ну наконец-то! — воскликнул художник, бросаясь к нему.
— Всю ночь я был занят… Зато принес хорошие новости.
— Что-то про Овида Соливо?
— Аманда сумела устроить так, что он теперь за решеткой… Я потом расскажу вам эту историю во всех подробностях. А сейчас сообщу то, что не терпит отлагательства.
— Говорите! Ну говорите же скорей! Вы что-то узнали о Поле Армане?
— Поль Арман умер.
— Как! — изумился художник. — Отец Мэри умер?
— Умер вовсе не отец Мэри, а тот человек, имя которого этот негодяй присвоил себе. Настоящий Поль Арман умер в женевской больнице двадцать пять лет назад, а инженер, владеющий теперь заводом в Курбвуа, знаменитый на весь мир миллионер все это время просто скрывался под его именем.