Лучше умереть!
Шрифт:
— Почему вы не звоните?
Клермонская беглянка зловеще рассмеялась.
— Я же сказала — он боится.
— Ну что ж! Тогда я сама позвоню!
И дочь Поля Армана поспешила — насколько позволяло здоровье — к камину.
— Мэри… Мэри… — запинаясь, пробормотал несчастный негодяй, предостерегающе подняв руку, — нет… нет… Не надо… Не надо никого звать!
Дочь повернулась к отцу.
— Это почему?
— Я скажу, почему, — произнесла Жанна Фортье. — Он не хочет, чтобы люди узнали, что Поль Арман — это Жак Гаро: вор, поджигатель и убийца!
— Замолчи, несчастная! Замолчи! — пошатываясь, пробормотал миллионер.
Но Жанна продолжала:
— Он знает, что пришел час расплаты, свет прольется наконец на то, что двадцать один год было тайной, и правосудие свершится, поэтому он дрожит от страха…
— О! Замолчите! Сжальтесь над моей дочерью!
— А вы надо мной сжалились? Сжалились над моими детьми? Разве они благодаря вам не считают теперь, что их мать — недостойное существо, опозорившее их имя? Вы долго обманывали свою дочь, и я хочу, чтобы она поняла теперь, что вы за человек. Пусть она узнает о том, что вы подослали своего сообщника с ножом, пытаясь убить мою дочь, а когда у него ничего не вышло, решили подстроить все так, чтобы она умерла от отчаяния…
— А! Замолчи! Замолчи! — вскричал Поль Арман, кидаясь к Жанне. — Замолчи, иначе…
Но Мэри бросилась между ними.
— Я не хочу, чтобы эта женщина замолчала! — сказала она. — Насилием ничего не докажешь! Если она лжет, вы сумеете ей ответить.
Взгляд дочери укротил миллионера, однако в голове у него по-прежнему царил полный хаос; Поль Арман рухнул в кресло.
Клермонская беглянка вновь заговорила:
— Двадцать один год назад этот человек совершил кражу, поджог и убийство; но это не все, он совершил тогда еще одно преступление, может быть, даже более подлое: разыграв комедию своей героической гибели, он подстроил все так, что вместо него осудили меня, а затем, не отмывшись даже как следует от крови своей жертвы, воспользовался деньгами покойного, взял себе чужое имя и женился на вашей матери!
— Замолчи! Замолчи же наконец! — пробормотал миллионер.
— Продолжайте! Говорите! — настаивала Мэри.
— В Америке он сколотил огромное состояние, спокойно вернулся во Францию, а я тем временем медленно умирала в тюрьме. Прежде чем уйти из этой жизни, мне хотелось повидаться с детьми. Мало мне было горя, так я еще и детей потеряла! Я сбежала из тюрьмы и принялась их искать. А этот подлый человек тоже, оказывается, искал их; по воле случая он встретил сына убитого им человека, Люсьена Лабру, и решил выдать вас за него замуж.
Девушка глухо застонала и посмотрела на отца: тот отвернулся.
— Люсьен Лабру любил мою дочь, ваш отец задумал вырвать у него из сердца эту любовь; у него хватило подлости сказать Люсьену: « Ваша возлюбленная — дочь той мерзавки, что убила вашего отца!»
— Это ужасно! — пролепетала Мэри, закрывая лицо руками.
— Ужасно, не так ли? Вот что натворил этот человек! Вот почему он так боится меня; именно поэтому он не позволил вам позвать людей! Ну же, Жак Гаро, встань и скажи своей дочери, что я нисколько не солгала: ты действительно альфорвилльский вор, поджигатель и убийца!
Несчастный мерзавец и в самом деле встал, но лишь для того, чтобы в приступе дикой ярости броситься на Жанну и схватить ее за горло. Разносчица хлеба вскрикнула от ужаса. Мэри, испугавшись, убежала. Жанна отбивалась, пытаясь позвать на помощь.
— Ты в моем доме! — дыша, как дикий зверь, произнес миллионер. — Никто не слышал твоих воплей! И никто не услышит! Меня зовут Поль Арман, а не Жак Гаро! И никто не сможет доказать иного. Ты напала на меня, угрожала, а я защищался! Сейчас ты умрешь!
Пальцы его, словно тиски, все сильнее сжимались на горле несчастной женщины. Он толкал ее к двери кладовки. Под тяжестью ее тела неплотно прикрытая дверь отворилась. Жак разжал пальцы, и разносчица хлеба безжизненно рухнула на пол в темной комнатушке. В тот самый момент, когда злодей прикрывал дверь, сзади него послышался какой-то шум. Тяжело дыша, он в смятении обернулся — в дверях стояли Этьен Кастель и Рауль Дюшмэн; они только что вошли.
— Наверное, мы совсем некстати, дорогой господин Арман, — сказал художник. — Простите, что застал вас врасплох. Я попросил слугу не предупреждать вас о нашем приходе… Но что это с вами, господин Арман? Вы так бледны… И руки дрожат… Вы не заболели?
— Да… мне вдруг стало плохо, — ответил Жак Гаро, силясь прийти в себя и судорожно размышляя о том, что означает внезапный визит Этьена Кастеля и что за юношу он с собой привел. — Ничего страшного, мне уже лучше. Но чему же я обязан счастьем видеть вас в компании господина?…
Жак Гаро сделал паузу.
— Господина Рауля Дюшмэна; имею честь представить его вам, — сказал художник. — Чуть погодя я вам все объясню. Сначала вам следует прийти в чувство. Нам предстоит деловой разговор… После того как мы с вами вчера расстались, вышло так, что на мою долю выпала весьма тяжкая обязанность, и я хочу просить вас оказать любезность и помочь мне ее выполнить…
Эти слова несколько успокоили лже-Армана. Этьену Кастелю и вправду могла понадобиться его помощь. Он придвинул гостям кресла.
— Садитесь, господа, прошу вас… И простите меня за столь странный прием, дорогой маэстро. Я действительно с самого утра неважно себя чувствовал, но теперь мне гораздо лучше. Так что, пожалуйста, не стесняйтесь, изложите цель вашего визита.
Миллионер украдкой глянул на дверь в кладовку, где лежала Жанна.
— Сейчас объясню… — произнес Этьен. — Скажите, вы два года подряд учились в Школе искусств и ремесел в Шалоне, не так ли?
— Да, верно.
— И учились, похоже, просто блестяще, закончив школу с великолепными результатами… Затем много путешествовали…
— Да, довольно много. Я побывал в Германии, Голландии, Бельгии, Италии.
— А в Швейцарии?
— И в Швейцарии тоже, — ответил Жак Гаро, с подозрением и беспокойством глянув в лицо собеседника.
— И долго вы жили в Швейцарии? — продолжал расспрашивать художник.
— Чуть больше года, по-моему. Точно уже не помню.