Лучше умереть!
Шрифт:
— Это все так странно, что мороз по коже продирает. Сколько вам лет, Люси? Вы ведь позволите мне называть вас просто Люси, правда?
— О! Конечно, сударыня!… Я вам так признательна за дружеское отношение… Мне двадцать два года.
— И, будучи такой мастерицей, вы до сих пор не открыли своего собственного заведения?
— Чтобы открыть заведение, мне не хватает двух вещей: во-первых, собственной клиентуры, а во-вторых — денег.
— По-моему, вы, имея неплохую профессию, вполне могли бы найти себе мужа если и небогатого, то хотя бы с деньгами. На его средства вы обставили бы квартиру и оборудовали мастерские, а клиентура сама по себе появится.
Услышав слово «муж», Люси сильно покраснела. Заметив это, Мэри с улыбкой сказала:
— Или я очень ошибаюсь, или вы собираетесь замуж.
— Не ошибаетесь, сударыня. Да, я собираюсь замуж… тот, кого я люблю, тоже любит меня, но он небогат; у него вообще денег нет, и он хочет, прежде чем жениться, подыскать хорошую работу, которая позволит ему содержать нас обоих. Как только я выйду за него замуж, я брошу работу или буду работать совсем мало, ведь ему захочется, чтобы я занималась только хозяйством.
— Может быть, это будет ошибкой с вашей стороны… Но, впрочем, я слышала, что существует якобы даже статья закона, согласно которой жена обязана повиноваться мужу. В день вашей свадьбы, Люси, я буду счастлива подарить вам маленькое приданое, но при условии, что муж позволит вам шить мне платья — только мне одной.
— Я спрошу его, когда буду рассказывать о том, как вы были ко мне добры, и совершенно уверена: он мне в этом не откажет… А когда вам понадобится это платье, сударыня?
— В следующий четверг… Мне нужно будет пойти на танцевальный вечер, который устраивает жена одного из папиных друзей.
— В четверг вы его получите; и прошу разрешить мне самой прийти вас одеть. Тогда, если что-то понадобится чуть-чуть подправить, я тут же это и сделаю.
— Спасибо. К тому же у госпожи Огюстин я намерена заказать еще кучу нарядов и непременно скажу ей, что шить мне будете теперь только вы.
— Я просто счастлива работать на вас…
— Где вы живете, милочка?
— Набережная Бурбонов, 9.
— Знаменательный номер! Ну, до свидания, Люси!
— До свидания, сударыня… и еще раз спасибо.
После ухода мастерицы Мэри опять охватила тоска. Она свернулась клубочком в кресле у камина, поближе к огню, думая о Люси.
— Подкидыш, — прошептала она. — Ни отца… ни матери… Жалкое существование!… А она счастлива… И не мучается, как я… И никогда не унывает… Работает… Верит в будущее и любит!… Она любит! И любима!… А я, такая богатая, узнаю ли я когда-нибудь, что такое любовь?
От внезапного приступа кашля щеки девушки стали пунцовыми. Она поднесла платок к губам. Когда приступ кончился, платок оказался в пятнах крови. Мэри сильно побледнела.
— Кровь!… — с трудом проговорила она. — С чего вдруг? И в груди все горит!… Как будто у меня внутри угли горячие…
Две слезинки скатились по щекам бедняжки. Она встала, пошла принять лекарства, потом вернулась в кресло у камина.
— Как бы я хотела тоже любить!… — вздохнув, сказала она.
И снова погрузилась в мечтательную меланхолию.
Название винной лавочки, в которую вошла Жанна, чтобы поесть, прежде чем отправиться спать, — « Привал булочников», — было, как выяснилось, вполне оправданным. Там собирались местные рабочие и подмастерья хлебопекарен, подручные булочников и разносчицы хлеба. В каждом квартале есть одно-два таких заведения. Обычно в них бывает очень оживленно: все друг друга знают, каждый рассказывает соседу о своих делах.
Жанна попала в большой зал, заполненный пока еще только наполовину. При виде такого количества посетителей, явно знакомых друг с другом, беглянка на мгновение заколебалась и в нерешительности замерла на пороге.
Официантка, проходя мимо, сказала:
— О! Проходите, проходите, сударыня… места еще есть.
— Да… да… есть… — сказал сидевший неподалеку приказчик лет двадцати пяти. — Как раз рядом со мной есть место… Мы тут все булочники, но даже если вы к булкам и не имеете отношения, все равно садитесь. Вам и так здесь будут рады.
Жанна улыбнулась и села рядом с подмастерьем, который подвинулся, освобождая для нее побольше места. Вдова Пьера Фортье заказала ужин. Вдруг сидевший с ней рядом парень окликнул другого, расположившегося за несколько столиков от них.
— Слушай, Туранжо, — крикнул он, — не сможешь ли ты вылечить мою хозяйку от нервных припадков, а заодно и хозяина от ворчливости, а то я уже не знаю, на какой козе к ним и подъехать-то?
— А что с ними такое?… — спросил в ответ молодой человек. — Что нужно-то, чтобы их вылечить?
— Нужна всего лишь хорошая разносчица хлеба!
— Только и всего!… — рассмеялся Туранжо. — Нет уж, увольте! Не взыщите! Хорошую разносчицу теперь днем с огнем не сыщешь. Моя хозяйка за пару недель четырех сменила.
— Лебре, мой хозяин, ее переплюнул… у нас уже пятая за два дня. Клиенты плачут, грозятся уйти на сторону, вот хозяин с хозяйкой и взбесились. Если кто сейчас сунется на это место, совершенно определенно получит верных три франка и два фунта хлеба в день. Если кого знаешь, Туранжо, так пошли к нам…
Жанна, естественно, вслушивалась в этот разговор с большим вниманием. Ела она очень медленно, а когда съела все, осталась сидеть. Подмастерье булочника рядом с ней пил холодный черный кофе и читал газету. Когда он встал, собираясь уйти, Жанна коснулась его руки: