Лучше умереть!
Шрифт:
Люси разожгла стоявшую в смежном с ее комнатой ка-бинетике плитку и разогрела остатки вчерашнего ужина.
— Ах! — спохватилась она. — У меня же хлеба нет! Разносчица не принесла. Наверное, оставила у консьержки.
Она спустилась вниз с седьмого этажа, открыла дверь привратницкой и спросила:
— Госпожа Доминик, наверное, разносчица у вас оставила мою двухфунтовую булку?
— Нет, госпожа Люси.
— Ну и дела!
— Заходите… холодно ведь. Не принесла она ни вашей булки, ни моей. Совершенно невозможная у нас с вами булочная; никогда нельзя рассчитывать на то, что все будет как положено. Вечно выгоняют разносчиц из-за всякой ерунды.
— Да! Это и в самом деле невыносимо! — согласилась Люси. — Никогда не приносят хлеб вовремя!
В этот момент какая-то светловолосая девица, высокая, тощая и некрасивая, постучала в дверь привратницкой. В руках она держала четыре разные булки.
— Вот и разносчица! — сказала Люси. — И опять новая!
— А! Прекрасно, — воскликнула консьержка, — наконец-то! Из вашей булочной, похоже, вовсе скоро хлеб приносить перестанут. Ну и лавочка у вас! Давно бы мне пора подыскать другую!
— Я, что ли, виновата? — хмуро буркнула девица. — я только заменяю сегодня вашу разносчицу, ее позавчера с работы выгнали, и совсем не знаю, что кому нести… И вообще это не моя работа… Хозяйка ищет уже разносчицу… А у меня совсем другие обязанности.
— Значит, в ближайшие несколько дней хлеб нам, надо полагать, приносить будут после полудня!
Люси быстренько поднялась к себе, позавтракала за каких-нибудь четверть часа и отправилась по адресу, данному ей госпожой Огюстин, — в особняк на улице Мурильо.
Мэри Арман последнее время чувствовала себя гораздо хуже. Раздиравшие грудь приступы кашля участились и с пугающей настойчивостью становились все длиннее. Болезненное состояние сделало и без того капризный характер Мэри совсем неровным. Внезапные нервные вспышки сменялись долгими часами слабости и депрессии. И тогда Мэри впадала в безысходную грусть. Слезы сами лились у нее из глаз. В такие моменты она становилась очень нежной, ее охватывала жалость ко всем обездоленным, и она говорила себе:
«Я богата… И должна творить добро… Много-много добра…»
Именно в таком расположении духа она и пребывала, когда ей сообщили, что пришла девушка от портнихи. Хоть какое-то развлечение. Мэри приказала немедленно ее пригласить и встретила с самым любезным видом.
— Ну что, госпожа Люси, вы, наверное, сотворили просто чудо?
— Я очень старалась, сударыня… Надеюсь, что я правильно поняла все указания госпожи Огюстин. Платье еще только сметано… Нужно, чтобы вы примерили его.
Люси разложила платье на канапе.
— Но это же уже очень красиво! — воскликнула Мэри. — И украшения так оригинально расположены!
— А это я сама придумала… — с простодушной гордостью сказала мастерица.
— Ну что ж! Мне остается только похвалить вас. У вас бездна вкуса.
Мэри повеселела. Лицо у нее почти утратило свою обычную бледность и, хотя сухое покашливание по-прежнему то и дело сотрясало грудь, она, похоже, даже не замечала этого.
«Бедная девушка!… — думала Люси. — Она так больна!»
Люси приступила к ответственной процедуре примерки. Лицо у мастерицы было симпатичным и улыбчивым, Мэри захотелось поболтать, и она спросила:
— Вы давно работаете у госпожи Опостин?
— Уже больше года.
— Она, похоже, очень любит вас.
— Госпожа Опостин и в самом деле очень добра ко мне.
— Как я поняла, ей бы очень хотелось, чтобы вы и жили при мастерской.
— Я знаю, но мне больше нравится работать дома.
— Живете вы, конечно, с родителями?
— Нет у меня родителей… — грустно ответила Люси.
— Вы сирота?
— Не знаю… Мне был всего год, когда я оказалась в приюте.
— Значит, мать с отцом бросили вас? Но это же ужасно!
— Да, жестоко! Почему-то мне кажется, что я очень бы любила свою маму. Мне и в голову никогда не приходило ее осуждать, хотя я ее совсем не знаю; думаю, что она, конечно же, ни в чем не виновата, наверное, нужда и голод вынудили ее сделать это; а отец, наверное, умер.
— Пожалуй, действительно так, — тихо сказала Мэри. — А вам никогда в приюте не рассказывали, каким образом вы туда попали? Может быть, при вас была какая-нибудь вещь, ну хоть что-нибудь, что позволило бы узнать вас потом или помочь самой отыскать родителей?
— Я спрашивала, когда подросла и стала осознавать, в какое положение попаду из-за того, что я — подкидыш. Мне ответили, что вещь, по которой меня можно узнать, и в самом деле существует, но действующими в приюте правилами мне запрещено ее показывать.
— Но это невероятно! Просто чудовищно!
— Я и сама им так сказала, но все равно мне ничего не удалось узнать.
— А для чего же тогда вместе с ребенком оставляют подобные вещи?
— Это позволяет родителям когда-нибудь прийти и забрать ребенка. День и час помещения малыша в приют записывают в специальный регистр. А еще — описание подкидыша, меток на белье, если они были, и каких-нибудь привязанных к пеленкам предметов, по которым впоследствии его можно было бы узнать. Ребенка туда вписывают под номером — у меня был номер девять, — а потом дают ему имя. Таким образом подкидыши получают хоть какой-то социальный статус.