Лучше умереть!
Шрифт:
Жорж даже вскрикнул от такой неожиданной радости.
— Люсьен Лабру… — удивленно повторил художник.
— Да… Мой старый товарищ по коллежу… друг, с которым мы не виделись шесть лет. А вы разве знакомы с ним, мой дорогой опекун?
— Похоже, я уже где-то слышал это имя.
— Вы позволите мне принять его сейчас же?
— Не только охотно позволю, а просто-таки прошу.
Мгновение спустя в дверях появился Люсьен Лабру. Жорж, распахнув объятия, воскликнул:
— Люсьен!… Мой дорогой Люсьен!…
И
— Ах! Как хорошо, что ты пришел! — сказал Жорж. — И как же я рад тебя видеть!
— Уж никак не больше, чем я тебя… — заметил Люсьен, поклонившись художнику.
— Мой опекун и друг, господин Этьен Кастель, — представил его Жорж.
— Несравненный художник, талант которого, столь тонкий и изысканный, всегда меня восхищал… — снова поклонившись, произнес Люсьен.
— Вы задеваете мою слабую струйку, сударь… — с улыбкой сказал художник. — Люди искусства обожают, когда их превозносят.
— Ты в Париже живешь? — спросил Жорж друга.
— Да, уже два года.
— У тебя была непреодолимая тяга к механике. Наверное, ты теперь возглавляешь какое-нибудь предприятие?
— Увы! Нет.
— Как это, нет?… При твоих-то способностях!
— То, что ты столь любезно именуешь способностями, до сих пор ничего мне не принесло. Я влачу весьма жалкое существование. Чтобы как-то прожить, вынужден делать копии чертежей, рисунки, эпюры.
— А ты предпринимал какие-нибудь шаги для того, чтобы как-то устроиться?
— Да, и не раз, только все попусту; вконец отчаявшись, явился вот к тебе.
— Что следовало сделать с самого начала. Парню вроде тебя полагается раскрыть крылья и воспарить над всем миром, а не влачить жалкое существование. Мне очень жаль только, что ты так долго тянул, прежде чем обратиться ко мне. С завтрашнего же дня займусь тобой самым серьезным образом.
— Неужели у тебя есть что-то на примете?
— Что ты скажешь о должности главного инженера большого завода, производящего железнодорожное оборудование?
— Я о таком и мечтать не смел.
— Так вот, я надеюсь устроить тебя на эту должность. И вот каким образом: один французский инженер-механик, сколотивший в Нью-Йорке огромное состояние, недавно вернулся в родное отечество с намерением создать здесь предприятие, подобное тому, что было у него в Соединенных Штатах. Этот инженер — мой клиент. Совсем недавно я имел счастье оказать ему весьма значительную услугу; стало быть, имею бесспорное право просить его об ответной услуге, которая, впрочем, пойдет ему только на пользу. В данный момент на берегу Сены, в Курбвуа, он ведет строительство грандиозного предприятия, и очень скоро ему понадобятся самые лучшие чертежники, слесари-механики и так далее. Уверяю тебя, этот великий изобретатель по имени Поль Арман контракт с тобой подпишет по всем правилам и в первую очередь.
— Поль Арман… — повторил Люсьен. — Неужели тот самый, что был в Нью-Йорке компаньоном Джеймса Мортимера?
— Именно он… Вижу, тебе уже приходилось о нем слышать.
— Да кто же его не знает? Ведь именно благодаря Полю Арману промышленность получила бесшумные швейные машины и точно такую же гильошировальную машину, как та, над созданием которой работал мой отец, он ведь тоже был изобретателем — об этом мне тетушка рассказывала.
— Вот и прекрасно: ты станешь правой рукой талантливого человека… — сказал Жорж.
— Ах! Друг мой, если ты сделаешь это, как смогу я выразить свою признательность?
— Полагаю, ты вполне можешь считать, что дело уже улажено; но ни слова никому о нашем разговоре и моем обещании. Положись на меня и предоставь мне действовать. Тебе известно, что ты сегодня ужинаешь с нами?
— Но… — начал было Люсьен.
— О! Никаких отговорок! — перебил Жорж. — Предупреждаю, что не приму ни одной из них, будь то хоть срочная работа.
Жорж позвонил в колокольчик. Явилась служанка.
— Еще один прибор, Мадлен, — сказал ей молодой адвокат. — И подайте на ужин еще что-нибудь, а к столь милому сердцу моего опекуна кортону добавьте пару бутылок шампанского.
Мадлен вышла, и беседа возобновилась.
— Сударь, вы только что упомянули, что ваш отец был изобретателем, — обратился Этьен Кастель к Люсьену. — Не сын ли вы того Жюля Лабру, завод которого был сожжен лет двадцать назад?
— Да, сударь; и во время пожара мой несчастный отец был убит.
— Твой отец был убит! — удивился Жорж. — Ты никогда не рассказывал мне об этой ужасной драме…
— Потому что сам о ней ничего не знал, дорогой мой Жорж. Пока я не вырос, от меня все скрывали, дабы уберечь от эмоционального потрясения. Лишь умирая, тетушка открыла мне страшную правду.
Люсьен спросил Этьена, не был ли он знаком с его отцом.
— Я никогда не видел его, но, как и все тогда, много слышал об альфорвилльской трагедии, и окруженное всеобщим уважением имя Жюля Лабру врезалось мне в память.
А про себя художник подумал: «Что за странный каприз судьбы — сделать сына убийцы лучшим другом сына жертвы!»
— Преступник был наказан? — спросил Жорж.
— Женщина, которую обвинили тогда в убийстве и поджоге, была приговорена к пожизненному заключению, — ответил Люсьен.
— Женщина? — воскликнул Жорж.
— Да… После того как все это случилось в Альфорвилле, она сбежала. И была арестована в какой-то деревушке под Парижем.
Жорж вопросительно глянул на Этьена Кастеля.
— Ты не ошибся, друг мой, — ответил на этот взгляд художник. — Это та самая женщина, о которой я тебе недавно рассказывал, именно она изображена на первом плане картины, которую я намерен тебе подарить.